Портрет: Нелли Закс
«Если мне будет позволено сказать тебе кое-что о себе, то это будет следующее: с 17 лет судьба причиняет мне неимоверную боль, причём смысл этой боли остаётся для меня скрытым».
Так в 1959 году в одном из писем Нелли Закс сформулировала своё мироощущение.
Леони Закс (имя Нелли она взяла себе позже) родилась в 1891 году в Берлине в семье еврейского фабриканта. Это была очень культурная семья, и детство Закс было безмятежным. Сначала её образованием занимались домашние учителя, затем она была отдана в привилегированную школу для девочек. Тихая и застенчивая Закс запоем читала, увлекалась музыкой и особенно танцем, так что даже какое-то время она подумывала стать профессиональной балериной.
В литературе Закс отдавала предпочтение немецким романтикам и древним авторам. Она знала индийский эпос, читала греков и особенно увлекалась мистиками – блаженным Августином, Якобом Бёме и Мейстером Экхартом. Новой литературы она, современница экспрессионистов и прочих «истов», практически не знала.
В 15-летнем возрасте Закс прочла книгу шведской писательницы Сельмы Лагерлёф «Сага о Йёсте Берлинге», которая произвела на неё такое впечатление, что девочка написала автору письмо. Кстати, в это же время письмо она написала и Герману Гессе. Сельма Лагерлёф своей юной читательнице ответила. В итоге, завязалась переписка, продолжавшаяся несколько десятилетий. Именно Сельме Лагерлёф Закс послала свои первые поэтические опыты.
В 1921 году Закс издаёт за свой счёт книгу прозы «Легенды и рассказы». После смерти отца в 1930 году она начинает публиковать свои стихи в различных журналах. В то время поэзия Закс была очень традиционной не только по форме, но и по содержанию и не имела ничего общего с модным в то время экспрессионизмом. Вероятно, поэтому на неё обратил внимание Стефан Цвейг, особо отметивший «непосредственность» стихов Закс.
С приходом Гитлера к власти повседневность Закс резко изменилась. Если раньше её семья никаких особых связей с еврейской общиной Берлина не поддерживала, то теперь вдруг вся жизнь сосредотачивалась именно на еврейской общине. В Еврейском культурном союзе Закс познакомилась с Куртом Пинтусом, издавшим в 20-е годы знаменитую антологию произведений экспрессионистов под названием «Сумерки человечества». Здесь же Закс выступала со своими стихами.
Однако жизнь в Берлине становилась всё более сложной. В конце 30-х годов у Закс и её матери конфискуют дом. И тогда приятельница Закс Гудрун Гарлан отправляется в Швецию к Сельме Лагерлёф, чтобы та помогла Закс и её матери покинуть Германию. Лагерлёф через королевское семейство добилась для своей поклонницы разрешения на въезд в Швецию. Причём шведы предупредили, чтобы обе женщины летели самолётом, поскольку с поезда дочь снимут и отправят на принудительные работы.
«Да, в 1939 году в Швецию поехала одна моя немецкая приятельница, которая сегодня живёт в восточной зоне. Мне повезло в том, что с Сельмой Лагерлёф я поддерживала связь практически с детских лет (она была первым читателем моих сказок и стихов). И эта приятельница действительно рисковала своей жизнью ради меня и моей матери. Она попросила Сельму Лагерлёф замолвить за нас доброе слово. Тем более что Европа для нас, собственно, уже была закрыта, и в Германии меня уже собирались отправить на принудительные работы. Так что нам удалось бежать в Швецию практически в последний момент».
Все остальные родственники Закс погибли. Не дождалась приезда Закс и Сельма Лагерлёф. Так что первое время обе женщины чувствовали себя на новой родине очень одиноко. В Стокгольме Закс вместе с матерью поселилась в однокомнатной квартире, в которой она прожила до конца своей жизни.
По прибытии в Швецию Закс, стараясь преодолеть чувство одиночества, начинает лихорадочно писать.
«Это было что-то, наподобие извержения вулкана. Я записывала то, что мне пришлось пережить в гитлеровское время. Тогда я не могла писать, поскольку мне не хватало слов. Потом всё это я записывала ночами здесь, в Швеции. Сначала я писала всё это для себя. Но затем один актёр взял мои стихи, чтобы прочитать их публично в послевоенной Германии. Он мне потом написал, что стихи будут напечатаны в издательстве «Ауфбау», в тогдашней восточной зоне Германии. В то время, правда, она ещё не была настолько изолирована, как сейчас».
Закс была очень благодарна Швеции за своё спасение, хотя шведское гражданство она получила лишь в 1952 году. Впрочем, на замечание одного журналиста о том, что теперь, пожалуй, она чувствует себя чуть ли не шведкой, Закс ответила:
«Здесь Вы ошибаетесь. Да, я полюбила Швецию. Швеция нас спасла. Но на земле больше нет места, где бы я чувствовала себя дома».
Уже вскоре Закс начинает переводить шведскую поэзию на немецкий язык, что позволило немецкоязычному читателю познакомиться со стихами шведских авторов. Тем не менее, несмотря на интенсивную работу, Закс очень страдала от одиночества.
«Одиночеству тоже нужно учиться. Первое время я была не очень способной ученицей, хотя в своей жизни тесную связь я поддерживала лишь с очень немногими»,
признавалась поэтесса в одном письме. После окончания Второй мировой войны поэзия Закс всё ещё оставалась практически не известной широкому читателю. В 1947 сборник стихов поэтессы был издан в Восточном Берлине. В Западной Германии поэзия Закс привлекла к себе внимание лишь через добрые 10 лет после этого. Уже названия томиков её стихов («Жилища смерти», «Звёздное затмение», «И никто не знает, как дальше», «Бегство и преображение», «Смерть всё ещё празднует жизнь») задают основную тему всего творчества поэтессы. Закс отождествила себя со страданием еврейского народа, но, придавая трагедии вселенский характер, поэтесса всем своим творчеством пытается найти ответ на вопрос о смысле человеческих страданий вообще.
«Но ведь должен же раздаться чей-то голос, и ведь должен же кто-то собрать кровавые следы Израиля, чтобы показать их человечеству. Смерть была моим учителем. Как можно было мне писать о чём-либо другом, когда мои метафоры – это мои раны. Только они позволяют понять моё творчество»,
писала Закс в одном письме. Она была уверена, что «призвание сердца – быть раной».
В 1950 году умирает самый близкий человек Закс – её мать.
«Затем умерла моя мать. Долгие годы я ничего не издавала, то есть писала только для себя. Я чувствовала себя совершенно одинокой. У меня вообще не было никаких намерений что-либо публиковать. Но потом из Гамбурга приехал господин Элерман. Он прочёл мои стихи в журнале «Тексте унд Цайхен». Но в издательстве «Фишер» мои стихи так и не вышли. Затем ко мне обратился Энценсбергер. Он взял на себя все переговоры с издателями, и таким образом было издано собрание моих стихов... Среди поэтов близким другом я могу назвать Пауля Целана».
Смерть матери оказалась сильным ударом для поэтессы. Кризис затянулся на годы; в результате, Закс оказалась в психиатрической клинике. Позже она назвала это время «кривой линией страданий». В это же время Закс начинает интенсивно изучать иудаизм. Она увлекается кабалой.
С Целаном Закс поддерживала переписку с 1945 года. Их связывало ощущение сиротства. Оба были евреями, оба жили в эмиграции, оба были страшно одинокими. В 1960 году они дважды встречались – в Цюрихе и Париже. Третью встречу, которая должна была состояться в Стокгольме, пришлось отменить из-за резкого ухудшения психического состояния Закс. Переписка Закс и Целана отражает родство их душ. В письмах постоянно возникает тема еврейского самосознания и тема антисемитизма, с которым особенно пришлось столкнуться Целану. Оба поэта поддерживали друг друга, но в то же время они усиливали взаимные страхи. Как писала Закс, «между Парижем и Стокгольмом пролегает меридиан боли и утешения».
Кроме того, Закс и Целана объединяет их отношение к языку. Язык для них – это возможность преодолеть немоту, наступившую в результате того, что им пришлось пережить. Особенно Закс, потерявшая во время нацистских допросов на несколько дней голос, придавала языку экзистенциальное значение.
«5 дней я жила без языка во время инквизиторского процесса. Мой голос бежал к рыбам. Бежал, не заботясь об остальных частях тела, пребывавших в соли ужаса. Голос бежал, потому что у него больше не было ответа и «говорить» было запрещено».
Символом немоты и персонифицированного страдания для Закс была рыба, символизировавшая также страдающего Христа.
К концу 50-х годов поэзия Закс начинает приобретать известность. В 1965 году поэтессе была присуждена Премия мира Немецкой книготорговли. По пути во Франкфурт-на-Майне, где проходила церемония вручения премии, Закс единственный раз за всё послевоенное время посетила свой родной Берлин. На торжества по случаю предоставления ей почётного гражданства города в 1967 году она приехать отказалась. В 1966 году Закс стала лауреатом Ноблевской премии по литературе, которую она разделила с израильским писателем Самуилом Агноном. В речи на церемонии вручения ей Нобелевской премии Закс сказала:
«Агнон представляет государство Израиль, а я – трагедию еврейского народа».
Закс вообще не любила шумихи вокруг своей персоны и отказывалась сообщать подробности из своей биографии. Вальтеру Берендзону, работавшему над биографией поэтессы, Закс писала:
«Всё, что кто-то хочет узнать о моей жизни, содержится в моих книгах... Я не хочу, чтобы меня кто-то замечал. Я хочу оставаться лишь голосом, лишь вздохом для тех, кто хочет слушать».
Немецкий философ Теодор Адорно вынес суровейший приговор нашему времени: после Освенцима невозможно писать стихи. По мнению поэта Магнуса Энценсбергера, считавшего, что для того, чтобы выжить, необходимо опровергнуть это утверждение, именно Закс удалось это сделать.
«В её языке есть что-то спасительное. С каждой фразой она возвращает нам то, что мы почти утратили, – язык. В её стихах нет ни слова ненависти. Она прощает палачей и всё то, что делает нас их пособниками. Она не грозит. Она не проклинает и не призывает к отмщению. Для палачей у неё нет слов. В своих стихах она говорит о тех, у кого есть человеческое лицо, – о жертвах. Это и объясняет её таинственную чистоту. Это и делает её неуязвимой».
Язык Закс считала величайшей ценностью.
«Народы Земли,
не разрушайте вселенную слов,
не рассекайте ножами ненависти
звук, рожденный вместе с дыханием!
...
Народы Земли,
оставьте слова у их истока,
ибо это они возвращают
горизонты истинному небу
и, своей изнанкой, прикрывая зевок ночи,
помогают рождаться звездам.»
(пер. В.Микушевича)
Закс как-то призналась:
«Страшные переживания, которые привели меня как человека на край смерти и сумасшествия, выучили меня писать. Если бы я не умела писать, я не выжила бы».
Язык для Закс обладал чем-то мистическим, трансцендентным. Язык, считала Закс, способен организовывать действительность. И главное, язык был для неё средством преодоления молчания.
Известность к Закс пришла довольно поздно. В литературу она вошла лишь в 56 лет, что весьма необычно для поэта. Несмотря на все премии, литературный успех казался Закс неким суррогатом. Силой своего слова поэтесса, опираясь на свой опыт боли, отчаянно пыталась высказать предостережение. Однако с недоумением Закс вдруг обнаружила, что её слово стало всего лишь «литературным событием», предостережения же практически никто не слышит. Тем не менее, в будущее она смотрела с надеждой. На церемонии по случаю вручения ей Премии мира Немецкой книготорговли Закс в своей речи сказала:
«Если я и преодолела свою робость и приехала в Германию, то не только для того, чтобы поблагодарить Немецкую книготорговлю, удостоившую меня высокой чести и присудившую мне премию, но и для того, чтобы сказать новому поколению немцев, что я в него верю. Несмотря на все ужасы того, что произошло, я верю в него... Давайте с болью все вместе вспомним о жертвах и приступим заново к поискам, мучимые страхами и сомнениями, к поискам пусть и далёкой, но реальной перспективы, светлой мечты, которая осуществится в наших сердцах».
Нелли Закс умерла в 1970 году в Стокгольме. Она была поэтессой, воспевшей и оплакавшей судьбу еврейского народа. Но она была также поэтессой, воспевшей страдания мира. Как отметил английский поэт и критик Стивен Спендер,
«Её поэзия учит знать то, что мы обязаны знать о нашей истории, прежде всего, – кошмар и возрождение».
Эльмар Гунш