1. Перейти к содержанию
  2. Перейти к главному меню
  3. К другим проектам DW

Портрет: Вильгельмина Гессен-Дармштадтская

Анатолий Иванов

Великая княгиня Наталья Алексеевна

https://p.dw.com/p/3hxn

«Наталья Алексеевна была хитрая, тонкого, проницательного ума, вспыльчивого, настойчивого нрава женщина. Великая княгиня умела обманывать супруга и царедворцев, которые в хитростях и кознях бесу не уступят; но Екатерина скоро проникла в ее хитрость и не ошиблась в догадках своих!»

Так Александр Михайлович Тургенев, успевший за свою долгую жизнь послужить пяти царям, охарактеризовал первую жену царевича Павла. А князь Вальдек, канцлер Австрийской империи, заметил:

«Если эта не устроила переворот, то никто его не сделает».

Не менее однозначно высказался о Наталье Алексеевне и английский посланник при российском дворе Гаррис:

«Эта молодая принцесса была горда и решительна, и если бы смерть не остановила ее, в течение ее жизни, наверное, возникла бы борьба между свекровью и невесткой».

Вильгельмина провела в России всего 3 года. За это время она активно старалась отобрать у своей свекрови, Екатерины Великой, хотя бы часть власти, но в своей затее она, очевидно, переоценила свои силы.

Началось всё в 1771 году, когда Екатерина Вторая, несмотря на сложность ситуации в России из-за дорогостоящей войны с турками, эпидемий и бунтов, вплотную занялась таким важным делом, как женитьба своего сына Павла, которому тогда исполнилось 17 лет. Свои взоры императрица устремила на немецких принцесс. Собрать соответствующую информацию о потенциальных невестах Екатерина поручила барону фон Ассебургу, подданному прусского короля. Фон Ассебург, который был датским посланником при российском дворе, как раз перешёл на российскую службу.

Перебрав нескольких «кандидаток», Екатерина остановила своё внимание на трёх дочерях ландграфа Гессен-Дармштадсткого, что, естественно, очень приветствовал король прусский Фридрих Великий. Ведь его племянник Фридрих Вильгельм, наследник прусской короны, был женат на принцессе Фридерике Дармштадской, и поэтому король Пруссии рассчитывал на значительные выгоды от брака одной из невесток своего племянника с российским престолонаследником.

Фридрих Великий провёл соответствующую беседу с фон Ассебургом, а тот поспособствовал тому, что Екатерина остановила свой выбор на дармштадтском семействе. В том, что король Пруссии приложил свою руку к выбору невесты для Павла, он откровенно признаётся в своих записках (причём пишет о себе в третьем лице):

«Старшая сестра сих принцесс находилась в супружестве за принцем Прусским; следовательно, был для Пруссии великий выигрыш, когда одна из них учинится Великой княгиней, ибо, прибавя узы родства к узам союзного дружества, казалось, что союз Пруссии с Россией сделается ещё гораздо теснее. Король употребил все свои возможности, дабы дело наклонить на сию сторону, и был в успехе счастлив».

Фон Ассебург постарался убедить Екатерину в ложности слухов о склочности характера Вильгемины. Как отметил историк Кобеко, фон Ассебург

«оказался отличным дипломатом: он в одно и то же время действовал как человек усердный и преданный Екатерине, показывал большую привязанность к интересам прусского короля и, казалось, принимал к сердцу интересы гессен-дармштадтской фамилии».

Екатерина делала вид, что доверяет барону, но решать собиралась всё сама. Узнав, что прусский король прочит в невесты Павлу старшую из трёх дармшатдских сестёр, императрица в своей собственноручной записке отметила:

«Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс гессенских королем прусским, потому что я знаю, как он выбирает и какие ему нужны; то, что нравится ему, едва ли бы нас удовлетворило. Для него – чем глупее, тем лучше; я видала и знаю выбранных им...»

Через фон Ассебурга ландграфине Генриетте Каролине было передано приглашение приехать с тремя дочерьми в Петербург. Ландграфиня Генриетта Каролина, в отличие от своего супруга, пользовавшегося славой лучшего барабанщика всей Священной Римской империи, была одной из самых образованных женщин в тогдашней Германии. К ней во дворец нередко захаживали Гёте, Гердер, Виланд. Глубокий ум сочетался в этой женщине с неимоверным честолюбием. Фридрих Великий говорил, что ландграфиня – «мужчина по уму», а Екатерина охарактеризовала её как «человека твёрдой души». Ландграфиня приняла приглашение без долгих колебаний, хотя ситуация была весьма необычной. Как отметил историк барон Бюлер,

«самолюбию ее (Екатерины) льстило, что Европа и Россия примут за новое проявление ее величия и могущества то обстоятельство, что иностранная владетельная особа везет троих своих дочерей напоказ и на выбор наследнику всероссийского престола. До сих пор на Западе существовал обычай, в силу которого одни короли не ездили за своими невестами, а их привозили к ним, но заочно помолвленными или даже обрученными. А тут невесты еще не было, и вообще тому, чего великая государыня добилась от ландграфини Дармштадтской, не бывало примера в истории».

Однако перспективы казались Генриетте Каролине слишком уж заманчивыми, поэтому в ответном письме Екатерине она писала:

«Мой поступок докажет вам, что я не умею колебаться в тех случаях, когда дело идет о том, угодить ли вам и повиноваться или же следовать предрассудкам, делающим публику судьею строгим и страшным».

Деньги на поездку (80 тысяч гульденов) предоставила Екатерина. Во избежание пересудов в том случае, если брак всё-таки не состоится, Фридрих убедил ландграфиню приехать в Берлин якобы для того, чтобы навестить свою дочь (жену прусского престолонаследника). В Берлине же, по его мнению, всегда можно будет найти предлог для поездки в России. Екатерине, видимо, не терпелось осуществить свои планы. Получив потрет Вильгельмины, она отметила:

«Этот портрет выгодно располагает в ее пользу и надобно быть очень взыскательною, чтобы найти в ее лице какой-нибудь недостаток. Черты ее лица правильные; я сравнила этот портрет с первым, присланным ранее, и опять прочитала описание тех особенностей, которые, как вы находите, не уловил живописец. Из этого обзора я вывела заключение, что веселость и приятность, всегдашняя спутница веселости, исчезли с этого лица и, быть может, заменились натянутостью от строгого воспитания и стесненного образа жизни. Это скоро изменилось бы, если бы эта молодая особа была менее стеснена и если бы она знала, что напыщенный и слишком угрюмый вид плохое средство успеть согласно видам или побуждениям ее честолюбия. Все, что вы говорите о ее нравственности, все не во вред ей, и из нее может сложиться характер твердый и достойный. Но надобно доискаться, откуда идут слухи о ее склонности к раздорам? Постарайтесь дойти до их источника и исследуйте без всякого предубеждения, заслуживают ли эти подозрения какого-либо внимания».

По всей видимости, Екатерина не слишком серьёзно отнеслась к сомнениям фон Ассебурга, отмечавшим, что сердце у Вильгельмины «гордое, нервическое, холодное». В письме к российскому вице-канцлеру Панину фон Ассебург писал:

«Принцесса Вильгельмина ... до сих пор затрудняет каждого, кто хотел бы разобрать истинные изгибы её души, тем заученным и повелительным выражением лица, которое редко её покидает. Я часто приписывал это монотонности двора, необыкновенно однообразного... Удовольствия, танцы, наряды, общество подруг, игры, наконец, всё, что обыкновенно возбуждает живость страстей, не достигает её. Среди всех этих удовольствий принцесса остаётся сосредоточенной в самой себе, и когда принимает в них участие, то даёт понять, что делает это более из угождения, чем по вкусу. Есть ли это нечувствительность, или руководит ею в этом случае боязнь показаться ребёнком? ... Простодушно признаюсь, что основные черты этого характера для меня ещё покрыты завесой... Ландграфиня отличает её, наставники выхваляют способности её ума и обходительность нрава; она не выказывает капризов; хотя холодна, она остаётся ровной со всеми, и ни один из её поступков ещё не опровергнул моего мнения о том, что сердце её чисто, сдержанно и добродетельно, но что его поработило честолюбие».

В 1773 году в Любек была выслана специальная российская эскадра, которая должна была доставить ладграфиню с дочерьми в Ревель. Одним из трех кораблей эскадры командовал капитан-лейтенант граф Андрей Разумовский, воспитывавшийся с детства вместе с Великим князем Павлом Петровичем. Весь путь до Ревеля красивый и самоуверенный граф не отходил от принцессы Вильгельмины, всячески ухаживая за ней и осыпая комплиментами. С тех пор при виде графа Разумовского Вильгельмина всегда скромно опускала глаза и слегка краснела. Но эта первая встреча оказалась роковой.

Первая встреча путешественниц с Екатериной и Павлом состоялась в Гатчине, откуда они в восьмиместном императорском фаэтоне отправились в Царское Село. Павел быстро сделал свой выбор, и уже на третий день Екатерина от имени своего сына официально попросила у ландграфини руки её дочери. Ещё через несколько дней Генриетта Каролина написала Фридриху Великому:

«Никогда не забуду, что я обязана Вашему Величеству устройством моей дочери Вильгельмины... Великий князь, сколько можно заметить, полюбил мою дочь и даже больше, чем я ожидала».

В августе 1773 года состоялось миропомазание Вильгельмины, получившей при переходе в православие титул Великой княжны Натальи Алексеевны. На следующей день Вильгельмина и Павел были торжественно обручены. Свадьба назначалась на конец сентября.

При русском дворе давно уже не было свадебных торжеств, и поэтому церемония проходила с особой пышностью. В день свадьбы невеста была в парчовом серебряном платье, усыпанном бриллиантами, а императрица – в русском платье из алого атласа, вышитом жемчугами, и в горностаевой мантии.

Павел души не чаял в своей молодой супруге. Екатерина тоже была довольна. Наталью Алексеевну осыпали подарками: в день свадьбы она получила бриллиантовые пряжки, на следующий день – убор из изумрудов и бриллиантов; Павел подарил ей рубиновое ожерелье стоимостью в 25 тысяч рублей. Итак, медовый месяц проходил безмятежно. В письме ландграфине Екатерина пишет:

«Ваша дочь здорова. Она всегда тиха и любезна, какой вы ее знаете. Муж ее обожает. Он только и делает, что хвалит ее и всем рекомендует; я слушаю его и задыхаюсь иногда от смеха, потому что она не нуждается в рекомендациях. Ее рекомендация в моем сердце; я люблю ее, она этого заслуживает, и я чрезвычайно этим довольна. Нужно быть ужасно придирчивой и хуже какой-нибудь кумушки, чтобы не оставаться довольной этой принцессой, как я ею довольна, что и заявляю вам, потому что это справедливо. Я просила ее заняться русским языком; она мне обещала. Вообще наша семейная жизнь идет очень хорошо...»

Однако семейное счастье Павла было коротким. Наталья Алексеевна жаждала реальной власти. Не любя своего мужа, она оказывала на него огромное влияние. Она старалась изолировать Павла от влияния матери и ближайшего окружения, стремясь полностью подчинить волю мужа своей. Она ещё не противопоставляет себя Екатерине, но первые шаги на этом опасном пути уже сделаны. Как отметил историк Великий князь Николай Михайлович,

«она с любопытством присматривалась ко двору Екатерины, мало видела там назидательного для себя и не сумела снискать популярность ни в обществе, ни в народе».

Ситуация при дворе постепенно обостряется. Иностранные послы в сообщениях своим правительствам открыто пишут о связи Натальи Алексеевны с графом Разумовским. Екатерина со всё большим неудовольствием наблюдала за семейной жизнью сына. Её отношение к невестке уже изменилось. В письме к барону Гримму императрица писала:

«У этой дамы везде крайности; если мы делаем прогулки пешком – так в двадцать верст; если мы танцуем – так двадцать контрдансов, столько же менуэтов, не считая алемандов; дабы избегнуть тепла в комнатах — мы их не отапливаем вовсе; если другие натирают себе лицо льдом, у нас все тело делается сразу лицом; одним словом, золотая середина очень далека от нас. Боясь злых, мы не доверяем никому на свете, не слушаем ни добрых, ни дурных советов; до сих пор нет у нас ни в чем ни приятности, ни осторожности, ни благоразумия, и Бог знает, чем все это кончится, потому что мы никого не слушаем и решаем все собственным умом. После более чем полутора года мы не знаем ни слова по-русски; мы хотим, чтобы нас учили, но мы ни минуты в день старания не посвящаем этому делу; все у нас вертится кубарем; мы не можем переносить то того, то другого; мы в долгах в два раза противу того, что мы имеем, а имеем столько, сколько едва ли кто-нибудь имеет в Европе».

Екатерина пыталась указать Павлу на непозволительность отношений между Разумовским и Натальей Алексеевной, но Великой княгине всегда удавалось убедить мужа в своей невиновности.

10 апреля 1776 года, когда всё императорское семейство находилось в загородной резиденции, Наталья Алексеевна почувствовала приближение родов. А через 5 дней Великая княгиня скончалась в страшных муках. Екатерина и Павел все эти дни находились при ней. В тот же вечер императрица распорядилась принести ей шкатулку с письмами и бумагами Натальи Алексеевны. Там она обнаружила не только любовную переписку невестки с Разумовским, но и проект денежных займов, сделанных Великой княгиней у французского и испанского послов. Императрица тут же вызвала к себе сына и показала ему письма, исключавшие вопросы о том, кто был истинным отцом неродившегося ребёнка.

Вопреки обыкновению, Наталья Алексеевна была похоронена не в фамильной усыпальнице Романовых в Петропавловской крепости, а в Александро-Невской лавре. Павел на похоронах не присутствовал. Вместо него на могиле возлюбленной рыдал граф Разумовский.

Анатолий Иванов