Германия Иосифа Бродского

24 мая 2010 года исполнилось бы 70 лет Иосифу Бродскому – выдающемуся поэту, лауреату Нобелевской премии, писавшему не только по-русски, но и по-английски. Особое место в его творчестве занимает и немецкий язык.

Отношение Бродского к Германии и немецкому языку - неоднозначное, непростое. Он не часто бывал в Германии, реже, чем во Франции, Швеции, Мексике, Литве, не говоря уже о Соединенных Штатах и Италии, где Бродский жил.

Германия, казалось бы, не должна занимать в этом перечне особого места. Тем не менее, такая "особость" все же проявляется. У Бродского был абсолютный слух писателя, и вовсе не случайно он писал на неродном английском блестящие не только по мысли и построению, но и по языку эссе. Но даже в этих англоязычных эссе время от времени встречаются немецкие словечки.

Язык латвийского детства

Знанием немецкого Бродский был обязан не школе, а матери. Он вообще учился очень плохо, сменив за восемь с небольшим лет учебы пять школ (какое-то время, кстати, пробыл в знаменитой петербургской Анненшуле - бывшей немецкой гимназии рядом с протестантской кирхой). Но мать, которая родилась и выросла в Латвии, с детства отлично говорила по-немецки. В своем позднем автобиографическом эссе "Полторы комнаты" Бродский вспоминает, как мать всплескивала руками и восклицала "Ach! Oh wunderbar!" (как уточнял Бродский, "на языке ее латвийского детства и службы переводчицей в лагере для военнопленных").

Кстати, описывая в этом англоязычном эссе свои "десять метров" в квартире родителей, "лучшие десять квадратных метров, которые я когда-либо знал", Бродский употребляет полушутя-полусерьезно немецкое слово Lebensraum – "жизненное пространство".

Ирония - одна из сильных сторон как поэзии, так и прозы Иосифа Бродского. О немецком языке матери и о своем собственном в одном из ранних стихотворений он пишет так:

"За знание трехсот немецких слов
благодарю я собственную мать:
могла военнопленных понимать,
покуда я в избе орал "уа",
в концлагере нашлось ей амплуа".

"Концлагерем" здесь назван лагерь для немецких военнопленных, в котором Мария Моисеевна Бродская работала после войны переводчицей.

Два часа в резервуаре

Триста или не триста немецких слов знал поэт, но использовал он их виртуозно - во всяком случае, в своем раннем стихотворении (или, точнее, маленькой поэме) "Два часа в репертуаре". Написана эта поэма в 1965 году на великолепном русско-немецком волапюке:

"Я есть антифашист и антифауст.
Их либе жизнь и обожаю хаос.
Их бин хотеть, генноссе официрен,
Дем цайт цум Фауст коротко шпацирен".

Думается, что даже те, кто в школе немецкий язык не учил и знает лишь несколько слов по фильмам о фашистах, легко поймет эту языковую игру, в которую автор, судя по всему, играет с большим удовольствием.

Герой поэмы - гетевский Фауст, "немецкий человек, немецкий ум", который "в Кракове грустил о фатерланде и сомневался в собственном таланте", учился, учил других и "с опозданьем, гей, была открыта им айне кляйне фройляйн Маргарита". В чем, разумеется, помог Мефистофель. Герой, то бишь Фауст, взял букет цветов, отправился в будуар девицы - "унд вени, види, вици". За что был, в конце концов, наказан Высшим провидением. В этом и мораль, облеченная Бродским в насмешливую, саркастическую форму:

"Таков был доктор Фауст. Таковы
Марло и Гете, Томас Манн и масса
певцов, интеллигентов унд, увы,
читателей в среде другого класса.

Один поток смывает их следы,
их колбы – доннерветтер! – мысли, узы...
И дай им Бог успеть спросить: "куды?!"
И услыхать, что вслед им крикнут Музы.

А честный немец сам дер вег цурюк,
не станет ждать, пока его попросят.
Он "вальтер" достает из теплых брюк
и навсегда уходит в ватер-клозет".

Столь сравнительно длинная цитата необходима, чтобы понять: речь здесь не идет о простом "стёбе", об игре ради игры, о капустнике и поэтической шутке, на которые Иосиф Бродский был большой мастер.

Он оставил громадное литературное наследие: стихи, поэмы, эссе, пьесы, переводы, путевые очерки... Среди них - множество стихов, написанных "по случаю": на день рождения, в письмах к друзьям, посвящения на подаренных книжках... Бродский был очень щедр на такого рода экспромты. Но "Два часа в резервуаре" - серьезнее.

"Объединяться незачем"

Шутки шутками, а к "тевтонам", как Бродский порой называл немцев, он относился с недоверием, даже с некоторой опаской. Причины этого – не поэтического, а политического характера. Так, в одном из своих интервью, которое он дал уже после вручения ему Нобелевской премии по литературе, всего за несколько недель до падения Берлинской стены, поэт отрицательно отозвался о перспективах объединения Германии.

"...Укрупняться и объединяться некуда и, на мой взгляд, незачем", - подчеркивал Бродский. "Германия объединенная и могущественная" его пугала тем, что у нее могут появиться соблазны "потребовать от Польши если не прямых территориальных уступок, то территориальных концепций", то есть чуть ли не восстановления в довоенных границах. Так, по мнению Бродского, представляет себе объединение "западногерманский государственный ум".

К реальности это, конечно, не имело никакого отношения. Политическая наивность и неосведомленность поэта здесь, скорее всего, наложились на опасения его польских друзей. Тем не менее, ясно, что и у него самого были немалые предубеждения против немцев. Не случайно столь угрожающим показался Бродскому однажды дождливый Мюнхен:

"В городке, из которого смерть расползлась по школьной карте,
мостовая блестит, как чешуя на карпе..."

Судя по блестящей (простите за невольный каламбур) метафоре, поэт в Бродском здесь все же взял верх над "политиком". И не случайно в своей Нобелевской речи Иосиф Бродский среди десятка других имен назвал, несмотря на все предубеждения, и поэта, писавшего по-немецки, - Райнера Мария Рильке.

Автор: Ефим Шуман
Редактор: Дарья Брянцева