15.08.2001 "Пикник на льду": Пингвин Куркова завоевывает Германию
Эту историю журналиста, который зарабатывает на жизнь тем, что пишет некрологи на ещё живых людей, и содержит в качестве домашнего животного пингвина Мишу, которого не может прокормить киевский зоопарк, одна из немецких газет назвала «настоящим открытием». По сценариям Андрея Куркова снято уже семнадцать фильмов. Самый известный – фильм «Товарищ покойника», отмеченный сразу на нескольких кинофестивалях.
С писателем встретился Владимир Перепадя.
Андрей Курков – человек, олицетворяющий уникальный для украинских обстоятельств литературный успех. Он не только пишет книги, но и успешно продвигает их на рынке. Его книги продаются по всей Европе, а фильмы, снятые по его сценариям, показываются на Каннском кинофестивале и идут в Бразилии, Аргентине и Австралии. Курков - член европейского Пен-Клуба и Европейской киноакадемии. Его книги удостоены многочисленных украинских, немецких и российских литературных премий. Живет в Киеве и работает в своей мастерской на Софийской площади.
Ранние экзерсисы на ниве украиноязычной поэзии остались в творческой биографии Андрея Куркова мимолетным виденьем. Литературная судьба ленинградца в Украине оказалась неразрывно связанной с языком русским, хотя сложная генеалогия молодого автора и не исключала, скажем так, иных перспектив:
Курков:
- - Я родился в Ленинграде, у меня родной язык русский, хотя у матери есть польская кровь. Польская родня была с Западной Украины. В общем, родной был русский, а остальные языки я учил. Украинский я учил, когда мне было лет 16-17. Я его захотел выучить и выучил.
Каково самоощущение писателя, пишущего на русском в современной Украине, всерьез протежирующей язык собственный?
- - Мне иногда дают понять, что я не прав. Я сначала думал, что это официальная политика, но с прошлого года, когда меня пригласили участвовать в днях украинской культуры в Германии, я считаю, что это не совсем так. Хотя понимаю, что, в принципе, не пригласить меня было бы трудно, потому что я единственный из приехавших, кто издается большими тиражами в переводах на немецкий. По крайней мере, это какое-то косвенное признание того, что украинская литература (и украинская культура вообще) не только украиноязычны.
Как же идентифицирует себя русскоязычный украинский литератор в достаточно запутанной сейчас системе национальных и литературных координат?
- - Легче всего ассоциировать себя с городом, в котором ты живешь и который ты любишь. В связи с путаницей и разницей в понятиях „национальность“ на Западе и у нас я просто говорю: я - гражданин Украины и украинский писатель русского происхождения и, в принципе, в нормальной жизни и работе дискомфорта никакого не ощущаю. Считаю себя на своем месте. Есть определенная ниша для русской прозы здесь, определенная ниша для прозы на идиш, крымско-татарской литературы. Просто должны все это признать. Многие это и признают.
Чувствует ли Курков себя причастным к русскому литературному процессу?
- - К славянскому - да, к русскому – нет, тем более, что меня в Москве как-то не воспринимают как русского. Интереснее была ситуация, когда я пытался опубликовать в Москве „Пикник на льду“. Главный редактор издательства ЭКСМО сказал мне: “Вы перепишите все это на Москву, а то что это у вас киевские улицы…Тогда поговорим“. Я сказал: „Извините, а если я предложу роман белорусским издателям, то должен буду все на Минск переписать? Что я, попрыгунья-стрекоза, должен всем угождать каким-то образом?!“
Никто не видит ситуацию с русской прозой на Украине в мировой перспективе, в каком-то глобальном пространстве, которое уже существует. Ведь никто не называет, скажем, канадского писателя, который пишет на французском языке, французским писателем. Граница прошла между Украиной и Россией, между культурами Украины и России только недавно – 10 лет назад. Психологически мы все еще путаемся в географии. Пройдет ещё лет десять, и никто не будет удивляться: как это - русская литература на Украине?! Это будет украинская литература…
Это - украинская литература, которая произведена на русском языке людьми русского происхождения. Она может так же легко входить в мировой контекст от имени Украины, как, скажем, российская от имени России.
У Куркова нет ощущения того, что процесс реукраинизации Украины сможет завершиться вымиранием русскоязычной литературной среды, прекращением русскоязычного литературного процесса в Украине:
Курков:
- - Да не будет такого никогда, разве что будут этнические чистки, и по принципу языка и происхождения одних будут оставлять, а всех остальных - выдворять.
Сохранение полифонического лингвистического ландшафта Украины – залог построения демократического общества в стране. Для Куркова ясно: и русский, и другие языки меньшинств в Украине выживут. В противном случае, не дай бог, конечно, страна повергнется в состояние мрачного однообразия:
- - И русский язык выживет, и крымско-татарский, и венгерский диалект в Закарпатье выживет, и румынский диалект за Черновцами… Все это выживет. Или не будет общенациональной культуры, не будет общей идеи, и никто здесь не построит нормального цивилизованного общества.
Чем же объясняет Курков свой феноменальный успех?
- - Тем, что я стучался во все двери. У меня путь от написания первого романа до первой книжки занял на Украине 13 лет, а от первой книжки здесь до первой публикации на Западе - тоже 10 лет, даже больше. Я на каждый свой роман делал синопсис, делал пробные переводы двух-трёх страниц романа и посылал в десятки западных издательств. И получал десятки отказов. В общем-то, лишь в 1997 году в первый раз я получил сразу три положительных ответа, то есть три издательства захотели прочитать русский оригинал. Я пытался прорваться, на это потратил годы, усилия, деньги, но, в конце концов, не отошел в сторону, не перестал этим заниматься и я прорвался. А в нашей традиции, в российской и в украинской, принято обычно так: творец должен ждать. Мол, за гением придет удача сама и выведет его в люди.
Стоит ли связывать успех Куркова в Западной Европе с существованием некоей моды на русскую культуру и русскоязычные тексты?
- - Нет, моды на русских с 1993 года уже нет. Сначала была первая волна интереса к России и Советскому Союзу, когда появился Горбачев и потом, два-три года после развала Союза, была мода. Больше моды нет и, скорее всего, всё это, наоборот, вызывает обычно отторжение. Скажем, русская живопись современная не особенно интересует западных галеристов. Прошла мода - прошел и интерес. То же самое в литературе.
Общение с переводчиками у Куркова, по идее должно бы было занимать немало времени. Сложилось иначе.
- - Я общался с английским переводчиком, пока готовился перевод. А остальные переводчики мне даже вопросов не задавали. Со своей немецкой переводчицей я познакомился после того, как она мой третий роман перевела. И хотя у меня есть претензии по качеству перевода, но, все-таки книги всем нравятся – и немцам, и швейцарцам. И видно, что те ошибки, которые я нашел, не имеют решающего значения.
Интересен ли современный литературный процесс в Украине? Курков не скрывает своего скепсиса.
- - Те остатки, которые есть, они интересны. Просто самого процесса, в принципе, если говорить объективно, нет. Есть несколько писателей, которые очень интересно пишут, но их произведения не стали поводом для публичных дискуссий, а без дискуссий нет ощущения литературного процесса. Причина одна: произведения выше уровня массового читателя. Я имею в виду Олеся Ульяненко, Евгена Пашковского, Мыколу Закусыло, Олега Лишегу. Это люди, которым 40 лет или больше. Более молодого поколения писателей - ни украиноязычных, ни русскоязычных - нет.
Нам нужна качественная жанровая проза, то, что развлекает, то, что рассчитано на массового читателя. Если не будет вот этого поля, большого, широкого спектра массовой литературы, мы не вырастим читателя и для более серьезной литературы.
Но может ли жанровая литература стать поводом для литературных дискуссий?
- - Жанровая - тем более может стать. Очень часто, кстати, она провоцирует негативные реакции. Я хорошо знаком, скажем, с Александрой Марининой, мы регулярно встречаемся, то в Германии, то в Швейцарии, так вот: она боится любых вопросов по поводу своих произведений, потому что ее затюкали журналисты. Этим затюкиванием и довольно агрессивными статьями против нее создается литературный процесс. Акунина ругают, Пелевина и Маринину. Но это значит, что в этом процессе активно задействованы все трое.
Свои произведения Курков также считает жанровыми...
- - И у меня, скорее, жанровая литература. У меня есть романы менее жанровые, они сейчас в пятитомнике выходят в Москве. Естественно, тиражом 5 тысяч экземпляров - в отличие от других романов, которые выходят тиражом в 60 тысяч. Это значит, что и на них есть спрос. Намного меньший спрос, но есть.
Большинство произведений Куркова можно отнести к криминальному жанру. Сам автор объясняет это если не порывом души, то, во всяком случае, никак не диктатом обстоятельств рынка.
- - Логикой рынка я не руководствовался. Я отталкивался от реальности, то есть у меня принцип был и в старых произведениях доводить нашу реальность до следующей фазы абсурда и получать удовольствие от каких-то смешных ситуаций. Грубо говоря, элемент исторического авантюризма у меня был и в философских романах. А то, что наша реальность криминальна, вы знаете и без меня. Поэтому если любой роман очистить от фона нашей криминальной среды и всего этого флера, который есть и в прессе, и в фактах, и везде, получится кастрированная реальность. Ведь мы живем не в нормальном гражданском обществе.
Книги Куркова переведены на основные европейские языки, а сейчас переводятся еще и на китайский. Как же воспринимаются, по мнению автора, его тексты в разных странах?
- - Французский перевод, французская версия больше воспринимается как социальный роман, а немецкая – как социально-криминальный. Ну, здесь разница менталитетов, а не разница переводов, хотя перевод французский, я думаю, намного лучшего качества, чем немецкий.
Если взглянуть на объемы продаж и на общественный резонанс, то придешь, пожалуй, к выводу, что в Западной Европе, по крайней мере в Германии, Курков добился большего успеха, чем у себя на Родине.
- - Так оно и есть. В принципе, я и не считаю, что у меня большой успех в Украине. Можно говорить просто о круге читателей. Скажем, есть культовый писатель Юрко Андрухович, его читает украинское студенчество. У него есть обратная связь с читателями, он проводит перформансы. Я думаю, что это его подпитывает очень хорошо, то есть он видит свою связь, видит, для кого он пишет. Я видел, для кого я пишу, когда у меня не выходили книжки, когда у меня были авторские вечера в Доме ученых, в Доме актера и в других городах. Сейчас я не знаю, кто меня читает. Мне иногда звонят, мне иногда говорят на улице: „Нам нравится“, но по сути, если говорить реально, то успех Андрухрвича здесь намного серьезнее, чем мой успех.
Общаться с читателями на родине Куркову не просто, хотя усилий к этому он прилагал немало.
- - Я пытался несколько лет назад сделать в Киеве два вечера, на один пришло 7 человек, на второй – 13 человек. Я выступал в Харькове, в начале февраля в Органном зале, меня пригласил Клуб интеллигентов Харькова, там у них есть такой. Человек 50-60 пришло, но, в принципе, половина людей не знали, кто я такой. Там была взаимосвязь, люди принесли книжки, покупали - после того, как я прочитал отрывки из двух книжек. Но эта традиция все-таки, как мне кажется, умерла.
О Германии такого, пожалуй, не скажешь. Во всяком случае, Куркову подчас понятней иностранный читатель...
- - Я могу сказать, что вижу и слышу всех своих иностранных читателей. У меня в Германии процентов 35-40 читателей – это студенты, процентов 30 – это пенсионеры и люди моего возраста. Судя по тому, какие вопросы задают, я тоже могу смотреть и понимать, что их интересует, что их взволновало. С одной стороны, пенсионеров страшно волнует, что случилось с пингвином, потому что пенсионеры любят животных. А студентов больше интересует страна, о которой написан роман. Задают вопросы, что у вас происходит, как вы видите будущее Украины, как влияет литература на политический процесс, на сознание людей. То есть, есть такой баланс, который я могу построить для себя из своего опыта общения с западными читателями. Но у меня нет практически никакой обратной реакции нашего читателя, которую можно бы было проанализировать и понять, нравится им или не нравится то, что я пишу, как они реагируют, что они думают.
И все-таки: почему же Куркова в оригинале читают меньше, чем в переводе? У самого автора есть этому совершенно неромантическое объяснение:
- - Во-первых, вы сами знаете нашу экономическую ситуацию. У нас если покупают книгу, то покупают книжку дешевую и проверенную. Может, то, что я пишу, не интересно нашему читателю? Хотя такого я не могу сказать, потому что книг продается много. Только одно харьковское издание „Пикника“ - 60 тысяч экземпляров. Я знаю, что книжки продаются по всей России, мне из Иркутска звонили, что там продаются книжки. На Тверской лежали три мои книжки вместе с Марининой на стенде бестселлеров - что меня очень удивило, потому что в российской прессе ничего нет о моих книгах.
Курков занимался в жизни многими вещами: работал дезинфектором, завклубом, был оператором радиолокационных станций и редактором переводной литературы. Да и сейчас у него хватает времени и на саксофон, и на фортепиано. Так что же для 40-летнего автора литература? Уж не игра ли?
- - Да нет, профессия. Игра была, когда за это не платили, и когда я ездил со своим первым романом по другим городам. Был в Москве, Питере, Тамбове, выступал... Мне за это оплачивали дорогу, кормили, поили, - вот это была игра. То есть игра все-таки понятие, близкое студенческому возрасту. Но литература для меня уже давно – профессия. Я, естественно, думаю не о том, что я хочу наиграться, написав роман, а хочу, что бы роман купили, прочитали, чтобы он остался в памяти читателя. И о том, чтобы мне заплатили за то, что я делаю.
Литература бывает разная. То есть, есть литература, которая воздействует на общество. Но сейчас общество получило очень мощный иммунитет против литературного воздействия. Человек не ищет идей, человек ищет колбасу, человек ищет решения своих личных материальных проблем. Литература же решает, прежде всего, какие-то духовные, философские проблемы, которые имеют отношение к отношению человека к, скажем, политике, своей стране, правительству, к системе, в которой он живет. Но на самом деле сейчас литература практически ни на что никак не влияет. Есть попытки провокации, попытки спровоцировать интерес и повлиять на общество: это, прежде всего книжка „Война в толпе“ Дмитра Корчинского или книжка „Путь Ариев“ Каныгина, явные книжки-провокации с целью повлиять на читателя... Даже они не сработали, хотя в стабильной стране такие книжки вызвали бы массу интереса - и негативного, и позитивного. Общество сейчас глухо к книгам и искусству.
Иными словами, статус и роль литературы явно понизились. Следует ли грустить по этому поводу?
- - Зачем грустить, если это нормальный процесс. Это не значит, что мы поумнели, просто общество уже перешло определенную стадию. Действительно, общая грамотность, уже трудно кого-то удивить новыми идеями, все идеи доступны и через интернет, и через книги. В принципе, у людей нет необходимости искать какой-то выход. А когда они начинают искать его более глубоко, внутри себя, то к их услугам уже готовы десятки церквей, буддисты там, и все остальные... Ходят по квартирам и спрашивают: вам не кажется, что трудно жить? – в надежде на то, что им ответят: да, трудно. И они скажут: идите к нам, мы поможем решить ваши духовные и философские проблемы. То есть рынок занял и эту сферу, духовную, так сказать, нишу. Она тоже занята рынком – или религиозным, или рынком поп-музыки, или чем-то другим.