Тютчев и Германия (2)

Мы продолжаем рассказ о жизни и творчестве Фёдора Ивановича Тютчева. Многие стихотворения Тютчева давно стали хрестоматийными: и знаменитое «Умом Россию не понять...», и школьное «Люблю грозу в начале мая», и романс «Я встретил вас, и всё былое / В отжившем сердце ожило...»

Не все знают, однако, что двадцать лет своей жизни Тютчев прожил в Германии, что именно здесь сформировался как поэт, что здесь были написаны многие его шедевры, что, скажем, «гроза в начале мая» – это не русская гроза, а немецкая, что обе жены Тютчева были немки и что ещё одной немке посвящёны строки «Я встретил вас...»

Неделю назад, в предыдущей передаче «Читального зала», подготовленной, как и сегодняшняя, Владимиром Анзикеевым, мы рассказывали, кроме всего прочего, и об истории отношений поэта с баронессой Амалией Крюденер, которая, скорее всего, была адресатом этих бессмертных строк. «И то же в вас очарованье, / И та ж в душе моей любовь!..», – Тютчев написал это, когда ему было 66 лет. А встретил он Амалию и полюбил в девятнадцать, вскоре после приезда в Мюнхен, где он стал сверхштатным атташе русской дипломатической миссии. Но брак с не слишком родовитым юношей–иностранцем из помещичьей семьи среднего достатка родители Амалии считали мезальянсом, поэтому выдали её за другого – за барона Крюденера.

Надо сказать, что, потеряв возлюбленную, Фёдор Иванович удивительно быстро нашёл ей замену. Возможно, с горя. Но, возможно, и по другой причине. Буало в своём «Наставлении о поэзии» писал: «Мало быть поэтом, нужно быть влюблённым». Тютчев влюблялся в своей жизни очень часто и очень серьёзно. «Поклонение женской красоте и прелестям женской натуры, – писали мемуаристы, – было всегдашней слабостью Фёдора Ивановича с самой ранней его молодости. Поклонение, которое соединялось с... очень скоро проходящим увлечением той или другою особой».

В общем, довольно скоро после свадьбы Амалии Тютчев сочетался браком и сам. Его новой избранницей стала немка Элеонора Петерсон, вдова русского дипломата. Ей исполнилось 26 лет (то есть она была на четыре года старше Тютчева). От троих детей от первого брака Элеонора фактически отказалась, выйдя замуж за Тютчева: они воспитывались все последующие годы в Петербурге, у родственников её первого мужа. Когда именно поженились Фёдор Иванович Тютчев и Элеонора Петерсон, точно неизвестно. Некоторые факты указывают, что это произошло в январе 1829 года, когда Элеонора была уже беременна. Но венчались они – в этом нет сомнений – в старинной мюнхенской Сальватор–кирхе (церкви Святого Сальватора), которая к тому времени уже принадлежала православной общине и до сих пор является главным ортодоксальным храмом Мюнхена. Уже в наши дни в притворе Сальватор–кирхи установили мемориальную доску с именами её самых знаменитых прихожан. Чуть ниже имён баварских королей и русских императоров читаем: «Teodor Tutttschev, russischer Diplomat und Dichter» – «...российский дипломат и поэт».

Теодором – на немецкий лад – называла Фёдора Тютчева Элеонора, которая толком так и не научилась говорить по–русски, а, значит, и стихов мужа не читала. Серьёзностью духовных и интеллектуальных запросов она не отличалась. Но была очень красива (об этом свидетельствуют её портреты) и совершенно беззаветно любила Тютчева. «Не было ни одного дня в её жизни, – признается он позже, – когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновения, умереть за меня...» Элеонора очень страдала от неверности влюбчивого мужа. Однажды, не выдержав, она даже пожаловалась его брату: «Теодор позволяет себе маленькие светские интрижки... Я не ревнива, но меня беспокоит, что он уподобляется сумасбродам». Очередным сумасбродством поэта – более серьёзным, чем просто «маленькая светская интрижка», – стал его роман с Эрнестиной Дёрнберг. Тютчев познакомился с ней на балу в Мюнхене в 1833–м году. Вскоре умер её муж, и у Тютчева началась двойная жизнь. Нам мало что известно о том, как складывались их отношения: Эрнестина позже уничтожила практически всю переписку с Тютчевым. Ясно только, что роман был очень бурным: обрывки случайных откровений говорят о «взрывах страсти», о «слёзах страсти»... Роковой оказалась эта страсть и для жены Тютчева Элеоноры. Когда вся эта история получила огласку, она, не выдержав мучений, пыталась покончить жизнь самоубийством. Правда, несколько театрально – ударив себя в грудь кинжалом, который был частью маскарадного реквизита. Раны оказались несерьёзные. Вообще, можно только поражаться тому, как сильно любили Тютчева женщины. Конечно, он был очень образованным человеком, прекрасным собеседником, признанным светским острословом, «львом» аристократических салонов, но внешность... Тютчев был маленького роста, тщедушный, вечно зяб, часто простужался... Один из друзей Тютчева так описывал его:

«О наружности своей он вообще очень мало заботился. Волосы его были большею частию всклокочены и, так сказать, брошены по ветру, хотя лицо было всегда гладко выбрито. В одежде своей он был небрежен и даже почти неряшлив. Походка была очень ленивая, роста был небольшого. Но широкий и высокий лоб, живые карие глаза, тонкий выточенный нос и тонкие губы, часто складывающиеся в пренебрежительную усмешку, придавали его лицу большую выразительность и даже привлекательность. И чарующую силу сообщал ему его обширный, сильно изощрённый и необыкновенно гибкий ум... В его обществе вы чувствовали сейчас же, что имеете дело не с обыкновенным смертным, а с человеком, отмеченным особым дарованием Божиим, с гением...»

Наверное, женщины таяли и от того, какие замечательные комплименты говорил им Тютчев, какие стихи посвящал!

«И у ног прелестной дамы
Я в раздумии сидел,
И на милом бледном лике
Тихий вечер пламенел...»

Или:

«Ещё томлюсь тоской желаний,
Ещё стремлюсь к тебе душой –
И в сумраке воспоминаний
Ещё ловлю я образ твой...»

Вернёмся, однако, к мюнхенским событиям 1837–го года. После того, как жена Тютчева Элеонора пыталась покончить жизнь самоубийством из–за его романа с Эрнестиной, влюбчивого чиновника вызвали в Петербург, чтобы дать ему новое назначение – старшим секретарём русской дипломатической миссии в Турине. Жена с детьми остались в Москве, и он не видел их почти год. Элеонора тяжело заболела и вскоре умерла. Существует легенда, что Тютчев, который провёл у постели умирающей жены её последнюю ночь, за эту ночь поседел. Трудно сказать, соответствует ли это действительности, но в ноябре 1838 года, после отпуска, он приехал в Турин уже с Эрнестиной. Вскоре они повенчались. Тут тоже не обошлось без скандала. Венчались в Швейцарии, куда Тютчев уехал из Турина не только без разрешения, но ещё и захватив с собой по рассеянности дипломатические бумаги, которые ухитрился потерять. Его уволили с должности, а затем вообще исключили из списков министерства иностранных дел и лишили звания камергера. Но, похоже, что все служебные неприятности с лихвой окупались личным счастьем. Брак оказался очень удачным. Дети Тютчева очень быстро привязались к Эрнестине, «как будто у них никогда не было другой матери», – писал Тютчев родителям. Эрнестина с большой нежностью заботилась о трёх его дочерях, как и о своих родных детях (она родила мужу двух дочерей и сына). Кроме того, в Мюнхене, где они поселились в первое время, Тютчев, оставшийся без дипломатического содержания, жил на средства жены. Она заплатила и его долги. А это двадцать тысяч рублей, немалая по тем временам сумма. За три десятилетия их совместной жизни Тютчев написал Эрнестине полтысячи писем.

Уйдя со службы, он больше стал писать и стихов. И много переводил – прежде всего, немецких поэтов: Гёте, Шиллера, Гердера... Он первым познакомил русского читателя с творчеством Генриха Гейне, с которым его связывала и большая личная дружба. В одном из своих писем Гейне называет тютчевский дом в Мюнхене «прекрасным оазисом в великой пустыне жизни», а самого Тютчева – лучшим своим другом. К сожалению, как мы уже рассказывали в прошлой передаче, Тютчев нередко набрасывал свои стихи на случайных клочках бумаги, которые потом терялись. К своему поэтическому творчеству он относился очень небрежно и с публикациями не торопился. Более десяти лет он вообще не печатался. Сколько стихов Тютчева пропало за это время – с 1840–го до начала пятидесятых годов 19–го века, – одному Богу известно. Лишь после того, как поэт вернулся в Россию, когда подросли его дочери и Эрнестина выучила русский язык, близкие стали собирать черновики и записывать стихи Тютчева под его диктовку.

На родину Фёдор Иванович Тютчев вернулся после более чем двадцатилетнего пребывания за границей в 1844 году. «Итак, опять увиделся я с вами, места немилые, хоть и родные», – пишет он. И скучает по Германии: «Я помню сердцу милый край...» Иван Аксаков, женатый на дочери Тютчева и ставший первым его биографом, объяснял это так – цитирую: «Любовь к русскому народу не выносила жизни с ним лицом к лицу... За границей, в германском или итальянском далеке, Россия представлялась Фёдору Ивановичу не в подробностях и частностях, а в своём общем значении... Подобно этому продолжал он смотреть на Россию и в России, не нуждаясь в более тесном соприкосновении с русской действительностью».

Проще говоря, речь идёт о теории и практике. В теории Тютчев был славянофилом и панславистом. Но «перелитые» в стихотворную форму панславистские идеи выглядели прямолинейно, дидактически, примитивно, и такие стихи поэта особой художественной ценности не представляют. Судите сами:

«Но есть ещё один приют державный,
Для правды есть один святой алтарь:
В твоей душе он, царь наш православный,
Наш благодушный, честный русский царь!»

Как резко контрастируют с этими зарифмованными лозунгами написанные в то же самое время глубокие и вошедшие в сокровищницу в русской поэзии строки:

«Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся, –
И нам сочувствие даётся,
Как нам даётся благодать...»

Лучшие стихи Тютчева последних лет – это, конечно же, стихи о любви. Вскоре после возвращения в Петербург Тютчеву удалось восстановиться на государственной службе. Он служил чиновником по особым поручениям, потом стал цензором. У него была репутация либерального цензора. Правда, сохранилось свидетельство, что, по крайней мере, одну книгу, хотя и пришедшую из столь любимой им Германии, Тютчев запретил. Это был «Манифест коммунистической партии» Маркса и Энгельса. «Манифест» пропустил лишь преемник Фёдора Ивановича на цензорском посту. Работой своей Тютчев тяготился. Он писал о «скопище безнаказанных кретинов», душивших свободную мысль. Куда больше его привлекала светская жизнь, балы, салоны. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде. «Тютчев – лев сезона», – писал Пётр Вяземский, рассказавший об успехах его острот, которые мгновенно расходились по аристократическому Петербургу. Тютчев блистал – и пользовался успехом у женщин. Когда его возраст подходил к пятидесяти годам, он влюбился в подругу своих дочерей от первого брака Елену Александровну Денисьеву. Дочери Тютчева воспитывались в Смольном институте, а Денисьева жила в Петербурге у тётки, инспектрисы института.

Когда об их отношениях стало известно в свете, разразился грандиозный скандал. Причём особенно болезненно он ударил не по Тютчеву, а по его юной возлюбленной. Перед ней навсегда закрылись двери аристократических домов, куда её раньше охотно приглашали. От неё отрёкся даже родной отец. Четырнадцать лет продолжался их роман. Денисьева, родившая Тютчеву троих детей, любила его страстно и самозабвенно. Драматические, даже трагические обстоятельства, сопутствовавшие их связи, наложили на психику Денисьевой – и так весьма экзальтированной особы – тяжёлый отпечаток: она стала очень вспыльчивой, мучила его, устраивала ему дикие сцены, превращая его жизнь в ад. Надо сказать, конечно, что и он был не подарок. Во всяком случае, с женой разводиться ради возлюбленной не собирался, хотя Денисьева это требовала. Молодость (Елена Денисьева была более чем на двадцать лет моложе Тютчева) и страстность его ослеплённой любовью подруги явно не могли соперничать с аристократизмом и силой характера Эрнестины. Та вела себя поразительно достойно. Одному из близких друзей она писала после смерти Денисьевой, которую Тютчев очень тяжело переживал: «Его скорбь для меня священна, какова бы ни была её причина».

Елена Денисьева умерла в 1864 году от чахотки. Тютчев на девять лет пережил свою «последнюю любовь» и своего «ангела», – так называл её в так называемом «Денисьевском цикле», составившем вершину его интимной лирики. Мне хочется, завершая эту передачу, посвящённую двухсотлетию Фёдора Ивановича Тютчева, процитировать не широко известное «О, как на склоне наших лет / Нежней мы любим и суеверней...», а другое его стихотворение, посвящённое Денисьевой, но написанное позже, накануне годовщины смерти его юной возлюбленной:

«Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня...
Тяжело мне, замирают ноги...
Друг мой милый, видишь ли меня?

Всё темней, темнее над землёю –
Улетел последний отблеск дня...
Вот тот мир, где жили мы с тобою.
Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня...
Ангел мой, где б души ни витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?»