Портрет: Эрнст Яндль
Эдгар Аллан По в своём несколько ироничном эссе «Философия композиции» попытался доказать, что произведение искусства и его красота являются результатом логической операции. Таким образом, поэта он превращает в логика прекрасного. Выкладки По сомнительны уже потому, что определённая форма мыслительных ассоциаций, а именно логика, становится как бы некой стратегией поэта. Рационализм По сам по себе является поэтическим и в то же время романтическим приёмом, а именно метафорой сознания поэта и метафорой отказа от представлений, будто писать стихи означает выражать состояния экстаза, переживать нечто иррациональное. Как раз отказ от этих представлений и имел серьёзные последствия для современной поэзии. Мысль По подхватил не только Бодлер в конце 19 века. В 20 веке многие авторы, от Поля Валери до поэтов-авангардистов 60-х и 70-х годов, старались развеять представления о поэте как человеке, впадающем в экстаз или копающемся в подсознательном. По сути, они выступали против идеи Платона, согласно которой поэт и поэзия пребывают вне сферы рационального и познаваемого.
Поэзия Эрнста Яндля также является частью сопротивления этим представлениям. Однако сознание у Яндля является признаком трезвости, а трезвость его поэзии выражается в том, что он совершенно отказывается от каких-либо обобщающих метафор. Творчество Яндля отличает, скорее, прагматизм.
Эрнст Яндль родился в 1925 году в Вене. В семье он был старшим из трёх сыновей. После окончания школы в 1943 году он был призван в армию. Вернувшись из американского плена, Яндль изучает германистику и англистику в Венском университете. В 1950 году он защищает докторскую диссертацию по новеллам Артура Шнитцлера. До 1976 года Яндль преподавал в одной из венских гимназий немецкий и английский языки.
Писать Яндль начал рано. И поощряла его в этом мать.
«Самые ранние импульсы я получил от моей матери, умершей в 1940 году. В последние годы своей трудной жизни она писала стихи. Меня приводила в восторг сама возможность писать стихи. И я предпринимал собственные попытки, в расчёте на публикацию, ибо я считаю, что произведения искусства или литературы не должны оставаться у их авторов, творчество стремится вырваться наружу».
Прагматизм Яндля заключается в том, что языком он считает самые различные формы. Причём, по мнению Яндля, эти языковые формы невозможно объединить в одну систему. Такими формами могут быть буквы или звуки, слоги, целые слова, а также определённые обороты из повседневной речи, анекдотов, шуток. В своих стихах Яндль прибегает к диалекту и к иностранным языкам, в частности, к английскому. Он использует элементы и народного языка, и изысканной литературы. В его творчестве можно обнаружить и обычную поэтическую лексику, и целые языковые пласты, которые лирика обычно обходит стороной, например, ругательства. Помимо работы с традиционными формами (балладами, эпиграммами и даже стансами), Яндль экспериментирует с языковым материалом. Так появляются стихи, которые воспринимаются исключительно на слух, или стихи, требующие визуального восприятия.
На формирование Яндля как поэта значительное влияние оказали Йоханнес Роберт Бехер, Карл Сэндбёрг и Гертруда Стайн. Именно их творчество способствовало тому, что Яндль оставил традиционную поэзию и обратился к экспериментальной.
«В одном из номеров журнала «Лайф» я прочитал репортаж Гертруды Стайн, посетившей американских солдат. И в этом же номере журнала была небольшая выдержка из одного произведения Стайн. После прочтения этого отрывка я решил, что следует читать то, что пишет Стайн. Во время плена я познакомился с отдельными стихами Карла Сэндбёрга. Американские солдаты в Германии получали ящиками самую разную литературу. Вот тогда-то, уже после плена, я и приобрёл книжку стихов Сэнбёрга. Сэндбёрг мне очень нравился из-за его способности писать стихи таким языком, который спокойно можно назвать прозой. То есть стихи на языке прозы».
Однако, несмотря на все эксперименты, Яндль никогда окончательно не порывал с традицией.
«Мои эксперименты приобретали черты традиционной лирики. Сознательное столкновение знакомых и незнакомых элементов вызывало сильную ответную реакцию. Агрессивность начального периода утрачивала для меня значение по мере того, как я находил всё большее удовольствие в манипуляции языковым материалом и в том, что из этого получалось».
Стихотворение не является результатом божественного вдохновения или языковым отпечатком внутреннего мира поэта. Стихотворение – это продукт, ремесленное изделие. Это мнение Яндль разделял с целым рядом поэтов-модернистов. Однако Яндль не признавал никаких догматических ограничений, от которых и авангардизм не был застрахован. В 1967 году он коротко и ясно заявил:
«Я пишу самые разные стихи – во избежание ярлыков, которые литературоведы с такой лёгкостью навешивают на поэта».
Это были стихи, требовавшие акустического восприятия. Они напоминали партитуры и становились поэзией только посредством декламатора; стихи на диалекте, требовавшие внутренней сосредоточенности, чтобы вообще быть понятыми; конкретная поэзия, которую обязательно нужно было видеть; и даже стихи, декламировавшиеся беззвучно, то есть одними губами, и посвящённые «усам» английского специалиста по фонетике. Уже само это посвящение свидетельствует о том, что, в представлениях англофила и преподавателя гимназии Яндля, его лирика имеет гораздо больше общего с «открыванием и закрыванием рта», чем это принято в поэзии.
Приёмы так называемой «акустической поэзии» Яндль использовал и в своих пьесах. Язык интересовал Яндля, с лингвистической и поэтической точек зрения, в первую очередь, как звук, то есть на его первой ступени чувственного восприятия. В спектакле «Сцены из реальной жизни», показанном в 1966 году на Венском фестивале, обрывочный текст приобретает даже некоторый драматизм. Каждый язык усиливает своё значение за счёт либо интенсивности, либо экстенсивности. Каждый язык, кроме того, выполняет риторическую и театральную функции, весьма полезные для драматургии.
В пьесе Яндля звуковые, так сказать, «обрубки» и куски предложений также раскрывают свои риторические и театральные возможности. На сцене расчленённый в соответствии с принципами драматургии звуковой текст превращается в некий звуковой спектакль. Декламаторы становятся, в прямом смысле этого слова, рупорами. Языковые «обрубки» приобретают свой смысл не в процессе их произнесения, а в процессе их разыгрывания. Таким образом, язык выполняет ещё одну функцию, а именно – функцию пантомимы. Вообще-то, когда язык сводится лишь к своим фонетическим элементам, его главной функцией становится именно функция пантомимы. То, что мы слышим на сцене, является своего рода лингвистическими жестами. Своим эффектом эти жесты обязаны только повторениям с понижением или повышением голоса в неком акустическом пространстве. Нарушать этот принцип материального единства эстетической сферы становится весьма непросто из-за отсутствия единства места, времени и действия, ведь в пьесе нет ни героев, ни событий. Таким образом, в спектакле разыгрываются не события и характеры, а лингвистические элементы – звуки, морфемы, слова, части предложений, причём, главным образом в акустическом, а не оптическом пространстве. Весь спектакль разыгрывается не в событийном, а в словесном пространстве. При этом игра всего лишь дополняет декламацию. Игра, становясь пантомимой, как бы придаёт пантомимный характер лингвистическим и фонетическим элементам.
Тем не менее, Яндль, продолжавший эксперименты экспрессионистов и особенно дадаистов, вовсе не желал считаться исключительно автором-экспериментатором. Поэтому он продолжал заниматься и традиционной поэзией. Конкретный социальный опыт он использовал в качестве материала для своих стихов. Примером ему служили французский поэт Жак Превер и американский поэт Карл Сэндбёрг, особо подчёркивавший социальный аспект своей лирики. К традиционным формам поэзии Яндль стал всё чаще обращаться в 70-е годы, не отказываясь при этом от формальной бескомпромиссности своих стихов.
«С самого начала меня называли автором экспериментальных произведений или «конкретных» произведений. На всё остальное никто практически никакого внимания не обращал. Поэтому я совершенно сознательно собрал другие свои произведения, а именно стихи, написанные простым, ясным, разговорным языком, в книге, изданной в 1973 году. В этой книге содержатся исключительно эти «другие» стихи. Таким образом я хотел избавиться от ярлыка, что мне, в конечном итоге, и удалось. Я не хотел, чтобы меня втискивали в узкие рамки экспериментальной и «конкретной» поэзии. Кардинальные перемены были обусловлены встречей с Фридерикой Майрёкер. Взгляды Майрёкер на искусство заставили меня серьёзно задуматься. Она выступала с позиций сюрреализма».
Яндль не считал, что обладает личной монополией на интерпретацию своих стихов. Ведь главным для него было то, чтобы его «стихи, по крайней мере, некоторые из них, оказались долговечнее его голоса». Язык в поэзии Яндля не является некой нейтральной системой знаков. Он всегда связан с конкретным декламатором. Своего рода «фирменным знаком» поэзии Яндля, который с явным удовольствием разрушал все существующие языковые нормы, является его так часто упоминаемый «язык, пришедший в запустение».
В 1976 году Яндль окончательно оставляет место преподавателя в гимназии. С этого времени начинается второй этап его жизни как писателя. В качестве материала для своей поэзии он всё чаще использует собственную биографию. Если раньше Яндль всегда старался избегать местоимения «я» в своих стихах, теперь автор совершенно явно присутствует в своей поэзии. Недовольство поэта самим собой и своей жизнью усиливается. Мир он начинает видеть во всё более мрачных тонах. В одном из его поэтических сборников есть стихотворение «Жёлтый пёс», в котором он намекает на то, что человек понимает мир не лучше, чем животное. А в сборнике стихов «Идиллия» Яндль самым гротескным образом отмежёвывается от всего, что обычно понимается под словом «идиллия».
Эрнст Яндль умер в 2000 году в Вене. Может показаться странным, что Эрнст Яндль, большой юморист, заставлявший публику смеяться до слёз, в действительности был человеком без чувства юмора. Его языковой комизм носил в какой-то степени синтетический характер. Источником этого комизма, вероятно, был некий душевный резервуар, наличие которого никто и не предполагал. В последние десятилетия жизни Яндль часто испытывал чувство глубокого разочарования, впадал в меланхолию и, как он писал, «лишь изредка переживал просветления души». Тем не менее, для читателей он всегда будет оставаться юмористом.