Портрет: Пётр Третий

Ни один российский царь не удостаивался таких презрительных отзывов: самодур, пьяница, «холуй прусского короля», ненавидевший всё русское... Но именно этот «случайный гость русского престола», как назвал Петра Третьего выдающийся историк Василий Ключевский, принял всего за полгода, которые ему было отведено как царю, небывалые для России либеральные законы – прежде всего, указ о вольности дворянства и об упразднении Тайной канцелярии (она вела внесудебные политические преследования). Пётр Третий начал секуляризацию церковных владений и создал первый в России Государственный Банк. Как–то не стыкуется: «почти всегда пьяный, малоразвитый», вызывавший «всеобщее презрение» полуидиот (это всё характеристики некоторых его современников) – и в то же время либеральный реформатор? Александр Мыльников, давно занимающийся изучением той эпохи и личности Петра Третьего, попытался в своей недавно вышедшей книге о нём опровергнуть сложившиеся стереотипы и нарисовать объективный портрет императора, свергнутого, а потом, очевидно, и убитого своей супругой, императрицей Екатериной Второй.

Карл Петер Ульрих, вошедший в историю под именем российского императора Петра Третьего, родился в портовом городе Киле на севере Германии, который был тогда столицей Голштейнского (или, как обычно говорили в России, Голштинского) герцогства. Его мать – старшая дочь Петра Великого, а отец, герцог Голштейн–Готорпский, происходил из семьи шведских королей. Таким образом, мальчик мог в будущем претендовать на два престола: российский и шведский. Ко второму его и стали сначала готовить: учили шведскому языку и лютеранскому катехизису. Но в 1741 году к власти в Петербурге пришла в результате переворота тётка Карла Петера Ульриха, дочь Петра Первого Елизавета. Будучи бездетной, она («для упрочения собственных позиций», как подчеркивает в своей книге Александр Мыльников) решила как можно скорее вызвать из Киля племянника. В четырнадцать лет он был объявлен наследником престола. Но до этого крестился по православному обряду, едва успев усвоить азы православия. Учил будущий император, разумеется, и русский язык. Сохранилось ученическое сочинение Петра, переведённое с немецкого и собственноручно написанное им по–русски. Конечно, он не успел за столь короткий срок освоить язык в совершенстве, однако и Екатерина Вторая, у которой было куда больше времени (она пережила свергнутого супруга на три с лишним десятилетия), говорила и писала по–русски неважно.

Принцессе Ангальт–Цербстской Софии Фредерике Августе, наречённой в православии Екатериной Алексеевной, было всего шестнадцать лет, когда её выдали за Петра (тогда ещё великого князя), а самому Петру – семнадцать. «Многие историки и писатели, обращавшиеся к теме их взаимоотношений, склонны принимать на веру откровения будущей императрицы о том, как они проводили ночи», – пишет в своей книге Александр Мыльников. Речь идёт о том, что вместо исполнения супружеских обязанностей Пётр дескать играл с ней в куклы и заставлял выполнять воинские команды. Из–за этого Екатерина якобы сохраняла девственность на протяжении не то пяти, не то девяти лет брака (в разных редакциях её «Записок» приводились различные данные на этот счёт, – замечает автор книги «Пётр Третий»). Александр Мыльников приводит текст записки Петра, опровергающий эти утверждения императрицы, и тут же объясняет, почему решил коснуться альковных тайн державной четы. По его мнению, это показывает, как Екатерина, с самого начала мечтавшая о троне, создавала в своём придворном окружении образ страдалицы. На самом деле у неё уже тогда было предостаточно любовных похождений и увлечений – как случайных, так и постоянных. Так, несколько лет длился роман Екатерины со Станиславом Понятовским, будущим польским королём. Впрочем, муж тоже не скучал. Во второй половине 1750–х годов «прочное место в сердце великого князя», как пишет Мыльников, заняла молоденькая (на одиннадцать лет моложе Петра) фрейлина Елизавета Романовна Воронцова. Она, между прочим, была родной сестрой княгини Дашковой, активной участницы заговора Екатерины, который привел к свержению Петра Третьего и к опале его фаворитки. Александр Мыльников пишет об амбициозной ревности и чисто женской зависти Дашковой к старшей сестре, но подчёркивает, что это лишь одно из возможных объяснений мотивов её поведения.

Заметим, кстати, что вынесенное автором в подзаголовок жанровое определение книги – «Повествование в документах и версиях» – очень точно. Кроме того, что книга написана увлекательно, хорошим языком, без ненужной стилизации «под старину», она к тому же искусно смонтирована. Автор удачно перемежает документы и свидетельства современников со своими собственными «версиями», то есть догадками и гипотезами. Те и другие то гармонично дополняют друг друга, то опровергает (что создаёт особую интригу повествования). Ну, вот скажем, рассказ о том, с каким удовольствием Пётр, будучи ещё великим князем, занимался военными упражнениями с Преображенским полком, шефом которого являлся, и с гольштейнским отрядом, прибывшим из Киля. «В великосветских кругах, – пишет Александр Мыльников, – всё это породило мнение о наследнике как об ограниченном и грубом солдафоне». С нескрываемым злорадством подчёркивали это позже в своих мемуарах Екатерина Вторая и её сторонница Дашкова. А каковы факты?

А факты, – замечает автор книги «Пётр Третий», – дают основание утверждать, что многое в расхожих представлениях было искажено, утрировано, а ещё чаще просто игнорировалось. Пётр довольно рано увлёкся игрой на музыкальных инструментах. В особенности любил он популярную в те годы в России итальянскую музыку». Воспитатель великого князя, академик Штелин, вспоминал, что Пётр «для своего времяпрепровождения научился у нескольких итальянцев игре на скрипке настолько, что при исполнении симфоний, ритурнелей к итальянским арий и так далее мог выступать в качестве партнёра... Музыка вообще и особенно скрипка стали сильнейшими его увлечениями». Добавим к этому, что Пётр собрал целую коллекцию ценных музыкальных инструментов. И это – примитивный, грубый солдафон?!

Возможно, ещё более невероятным покажется и то, что этот «солдафон» был на самом деле большим книголюбом. Александр Мыльников подробно рассказывает о богатой библиотеке Петра Третьего, состоявшей из многих сотен книг. «Главным образом, это были труды по военному делу, истории и искусству, а также художественная литература: от сочинений античных писателей до произведений современников императора на французском, немецком, итальянском языках, в том числе, например, – первое французское собрание сочинений Вольтера». В Ораниенбауме, который Пётр Третий предпочитал всем другим резиденциям, был построен концертный зал, затем большой оперный театр, организована артистическая школа, открыт так называемый Картинный дом, в галерее которого находились картины Якопо Тинторетто и Луки Джордано, француза Антуана Ватто, живописцев школ Веронезе, Рембрандта... Всё это пришло в упадок и было разорено после отречения и смерти императора...

Столь же несостоятельным, как и легенда о царе–фельдфебеле, является расхожий стереотип, представляющий Петра Третьего как «холуя прусского короля» Фридриха, ненавистника всего русского и гонителя православия. Ну, начнём с Пруссии. Вступив на престол, Пётр Третий немедленно прекратил войну с ней и чуть позже даже заключил союз. Обычно этот шаг характеризовался как предательство интересов России и её союзников по антипрусской коалиции – Австрии и Франции. Автор книги о Петре Третьем совершенно с этим не согласен. «Семилетняя война с её бесцельными жертвами вызывала всё большее осуждение, – пишет он, – а участие в антипрусской коалиции как раз меньше всего отвечало национальным интересам России, делая её фактически поставщиком пушечного мяса для союзников». Однако участникам заговора против Петра Третьего удалось умело сыграть на патриотических чувствах россиян и распространённых в русском обществе антинемецких настроениях. Кажется гротескным, что эти настроения подогревала и Екатерина, которая сама была немкой. Кстати говоря, после захвата престола она, несмотря на то, что демонстративно аннулировала заключённый её супругом договор с Фридрихом Вторым, продолжала исправно соблюдать его условия.

Поношению подверглась и отчасти подвергается до сих пор не только внешняя, но и внутренняя политика императора. Его называют «сумасбродом» за то, что всего за полгода, отведённые ему на престоле, он принял четырнадцать указов! Княгиня Дашкова утверждала в своих воспоминаниях, что Пётр Третий «вызывал глубокое презрение к себе своими законодательными мерами». Объяснять эти слова только личной озлобленностью их автора нельзя, – считает Александр Мыльников. «Они отразили тональность разговоров среди части высшей знати, относившейся к Петру Третьему оппозиционно. Именно в этих кругах, отчасти ещё при его жизни, зарождались разнообразные сплетни и анекдоты. В основе их порой могли лежать какие–то реалии, несшие крупицы правды или отзвуки тех или иных неосторожных заявлений самого императора, но, доведённые недоброжелательной молвой до абсурда и немыслимого гротеска, они сводились к одному: изобразить Петра Фёдоровича дураком и сумасбродом, а Екатерину – утеснённой и невинно страдающей стороной».

Три шага к гражданскому обществу, – так характеризует автор книги о Петре Третьем самые серьёзные из законодательных актов, принятых императором в его короткое царствование. Возможно, это слишком громко сказано: «шаги к гражданскому обществу», – но недооценивать значения упомянутого правового наследия нельзя. Имеются ввиду манифесты Петра Третьего «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству» и « Об уничтожении Тайной канцелярии», а также несколько законодательных актов о веротерпимости и взаимоотношениях государства и православной церкви.

Манифест о вольности дворянства значительно расширял права дворян, одновременно освобождая их от очень многих обязанностей перед государством. Пётр Третий заявлял, что не находит более «той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была». Упор делался, как подчёркивает в своей книге Александр Мыльников, на сознательное отношение к своим правам и обязанностям, что рассматривалось как символический договор между верховной властью и дворянством. Историки часто обращают внимание на такое символическое совпадение: освобождение крестьян в России, что логично было рассматривать как последующий шаг верховной власти, произошло почти в день в день с опубликованием манифеста о вольности дворянской, только на 99 лет позже. Кто знает: может быть, если бы Пётр Третий остался у власти, крепостное право отменили бы в России раньше? Ведь думал же он о других сословиях! Хотел, например, как писал его учитель Штелин, «поднять мещанское сословие в городах России и поощрить промышленность» российских городов.

А чего стоит, например, указ императора о казачестве! «Войску Запорожскому обиды не чинить», – повелел он, подтверждая особый статус украинского казачества «при всех дозволенных им вольностях». Статус этот сохранялся до 1775 года, когда Запорожская Сечь была ликвидирована Екатериной Второй.

Некоторые конкретные меры, принятые во времена Петра Третьего, показывают, что он думал и о крестьянах. Снизили цены на соль, убийство крепостных впервые в русском законодательстве было квалифицировано как «тиранское мучение», и садистов–помещиков стали наказывать (одного сослали в Нерчинск, у другой отняли права на имение).

Вторым важнейшим шагом на пути к гражданскому обществу, который сделал император, была ликвидация зловещей Тайной канцелярии. «Удивительным документом» называет этот манифест Александр Мыльников. В нём говорится о развращающем воздействии самого факта существования этого внесудебного органа, всесильной тайной политической полиции. Манифест декларировал «крайнее старание» императора защищать «неповинных людей от напрасных арестов, а иногда и самих истязаний». Ну а третьим либеральном шагом Петра Третьего, точнее, серией шагов было официальное закрепление религиозной веротерпимости – иными словами, провозглашение в России свободы совести. Автор книги «Пётр Третий» подчёркивает, что это затрагивало не только укоренившиеся стереотипы, но и материальные интересы православной церкви.

Началось с указа, который должен был положить конец преследованию старообрядцев. Сенату предписывалось разработать положение о свободном возвращении староверов, бежавших из–за религиозных преследований из России. Возвращавшимся, как рассказывает Александр Мыльников, предлагалось по их усмотрению поселиться в Сибири, Барабинской степи и некоторых других местах. Им разрешалось пользоваться старопечатными книгами. Царь обещал им «никакого возбранения не чинить».

Но этим он не ограничился, а задумал провести также упомянутую уже секуляризацию церковно–монастырских имений, передав их из ведения Синода в руки государства, «дабы духовный чин (цитирую) не был отягоще мирскими делами». Между прочим, впервые над такой проект разрабатывался ещё при Петре Первом и отчасти проводился в жизнь его дочерью, императрицей Елизаветой. Однако не их, а Петра Третьего молва называла русофобом и безбожником. Почему? Ну, во–первых, и к этому приложила свою руку Екатерина, рисовавшая своего свергнутого мужа самыми чёрными красками. Кроме того, постаралось и духовенство. Оно распускало слухи, что император–де хочет заменить православие на «иноверный закон», обрить бороды священникам, закрыть церкви и так далее. Не исключено, – пишет по этому поводу Мыльников, – что Пётр вынашивал те или иные проекты церковной реформы. Но разве так уж крамольны такие предложения, как крещение младенцев не в холодной, а в тёплой воде (сообразно климату России)? Разве можно назвать «антирусским» противопоставление пьянству и невежественности части православного духовенства образ жизни лютеранских пасторов, которые «не ходят никуда на обеды», зато обучают детей грамоте, просвещают прихожан, занимаются культурной деятельностью? Между прочим, противопоставление это сделал в своё время не «русофоб» Пётр Третий, а Михаил Ломоносов.

Можно привести ещё очень много примеров, показывающих, насколько искажены были замыслы Петра Фёдоровича и как сильно он был оболган прежде всего свергнувшей его женой. Русский историк Барсков писал в своё время, что «ложь была главным орудием царицы. Всю жизнь... она пользовалась этим орудием, владея им как виртуоз, и обманывала родителей, гувернантку, мужа, любовников, подданных, иностранцев, современников и потомков». Александр Мыльников приводит в своей книги в качестве «образца» лживого поведения Екатерины Второй её реакцию на известие о гибели супруга. Как известно, после отречения он находился в заключении в Ропше, под Петербургом, где был убит (скорее всего задушен) охранявшими его «янычарыми» императрицы. Так вот. Екатерина якобы узнала о смерти Петра так. Вбежал князь Орлов и доложил : «Всё кончено». «Кончено? Он уехал?» – спросила Екатерина сначала, но, услышав печальную новость, упала в обморок. Вопрос «он уехал?» якобы был связан с договорённостью между императрицей и её лишённым престола супругом отпустить последнего «с миром» в родной Киль. Мол, в Кронштадте его и его сопровождающих уже ждали корабли. Да вот случайное убийство помешало. Однако даже историкам, резко отрицательно относившимся к Петру Третьему, не удалось отыскать в архивах никаких документов о предполагаемом выдворении бывшего императора из России. «На самом деле ничего не было, – пишет Александр Мыльников, – ни намерения выпустить Петра из своих рук, ни подготовки к отъезду, ни кораблей на кронштадском рейде. Было другое: желание Екатерины любым путём избавиться от мешавшего ей соперника, одновременно выставив себя перед современниками и потомками в лучшем виде».