Немецкая премия имени Пушкина
Мы начнём с необычного издания, последний том которого вышел только что. Этот десятитомник – «Эхолот», написанный известным немецким писателем Вальтером Кемповски, - полностью состоит из цитат.
Голова идет кругом. Обессиленный и ошеломленный, откладываешь после долгих дней чтения последний том эпопеи Вальтера Кемповски. «Эхолот» завершен. С 1993 года вышло десять томов. Это тысячи страниц, представляющих собой коллаж из фрагментов уже опубликованных ранее и неизвестных дневников, из газетных статей и писем, написанных между 1943 и 1945 годами. Это цитаты, расположенные по хронологическому принципу. Это непрекращающийся шум голосов – но не хора. Нельзя назвать хором мешанину голосов, сдавленные восклицания и крики, хаос мнений, приказов и комментариев, в котором не различить, где зачин, а где финальная нота, доносятся ли звуки справа или слева, главные ли говорят действующие лица или статисты.
Что мы узнали из этой книги? Что это вообще за книга? Можно ли считать её произведением художественной литературы? Или всё же это исторический трактат? Или исторический документ? Строго говоря, ничего из названного. Но какая разница нам, что это такое, если это хорошо? Если «Эхолот» «работает», если он информирует, потрясает, открывает глаза, беспокоит и помогает найти истину, то неважно, каким понятием обозначить этот литературный монтаж. То есть важен ответ на один вопрос: «работает» ли «Эхолот» в целом?
Парадокс состоит в том, что если даже ответить на него отрицательно, ничего страшного в этом нет. Потому что «Эхолот» читаешь, затаив дыхание.
Всё началось, как это бывает с большими идеями, с простого наблюдения. В 1948 году Вальтер Кемповски, голодный и грязный, сидел в товарном вагоне, который должен был доставить его, приговорённого советским военным трибуналом к 25 годам заключения, в тюрьму Баутцен. Во время одной из остановок он увидел в щель прогуливающуюся супружескую пару, беззаботную под ясным небом: она – в платье в цветочках, он – в бриджах. Для заключенного это было шоком. Одновременность несовместимого поразила его. Сколько счастья и горя, безобидного и трагедийного, угрожающего жизни и идиллического происходит в каждую секунду! Став писателем, Вальтер Кемповски вбил в себе голову идею: показать каждый день (или хотя бы самые важные дни) Второй мировой войны с самых разных позиций, причем одновременно. Одним из важнейших свойств литературы являются концентрация, сгущение действительности, обострение перспективы и трансформация (то есть «обработка») реальности. Вальтер Кемповски хотел сделать совершенно другое: показать реальность во всем её многообразии, многоголосии и широте, в сыром виде и, по возможности, в масштабе один к одному.
«Суть «Эхолота», - пишет Кемповски в своем рабочем дневнике, который вышел одновременно с последним томом, - заключается в подробности повествования». Можно было также сказать: в его незавершенности. Ведь в идеале «абсолютный» коллективный дневник каждого отдельно взятого дня войны – это сумма всех дошедших до нас свидетельств. Но все процитировать было невозможно, какой-то отбор пришлось делать. Как раз поэтому реализация восхитительно радикальной и восхитительно безумной идеи, возникшей у Кемповски, натолкнулась на практические трудности.
Вальтер Кемповски в течение почти четверти века, которые он работал над проектом «Эхолот», не нашел решения этой проблемы, которое было бы убедительным и, что самое главное, понятным. Задача парадоксальна: с одной стороны, автор хотел представить неотредактированные и свободные от приоритетности свидетельства одновременности, а с другой – создать концентрированный, кристаллизованный документальный коллаж. Выход из этой квадратуры круга Кемповски нашел в запутанной методике отбора. В чём конкретно она заключается, не поймёт никто. Главный критерий её, похоже, состоит в дерзком игнорировании всякой историографической взвешенности. Так, непосредственные свидетельства людей, потрясённых только что пережитым и поэтому с трудом подыскивающих слова для описания этого, помещены рядом с отредактированными и отретушированными гораздо позже документами. Семейные, приватные новости, подоплека которых не раскрывается, соседствуют с документами всемирно-исторического значения. Профессиональные репортажи военных корреспондентов сменяются наивными описаниями фронтовых будней из полевой почты, которые отцы семейства делали для жены и детей. Мерзейшие образцы нацистской пропаганды режут глаз и слух рядом с документальными свидетельствами узников концлагерей. В общем, методику отбора материала для «Эхолота» можно, наверное, охарактеризовать так: всё может быть связано друг с другом, у всего равные права на цитирование. Комментировать предоставляется читателю.
Хорошая идея. В какие-то моменты хочется кричать или плакать. Но порою наступает перенасыщение, и отдельные цитаты нейтрализуют друг друга, как три десятка телевизионных каналов, которые переключаешь с одного на другой и не можешь отличить друг от друга.
Природа сострадания такова, что чья-то трагедия задевает нас тем глубже, чем лучше известен нам этот человек. Судьбы видятся более значительными, если мы знакомы с их взаимосвязями. Кемповски наплевал на эту азбуку чувствования. Как и в предыдущих томах «Эхолота», в последнем томе, описывающем 20-е и 30-е апреля, а также 8-е и 9-е мая 1945 года, нас тоже гонят в стремительном темпе сквозь ад немецкого краха. Везде нам разрешено только коротко взглянуть, быстро принюхаться, мельком встретиться с ужасным. Там лежит оторванная рука в лесу, здесь обрушивается дом, тут советский солдат насилует восьмилетнюю девочку. Но тут же надо снова втягивать голову в плечи и нестись дальше, к следующему несчастью, а по пути быстренько заглянуть в бункер фюрера. Ах, нет, фюрер ещё не горит, он сидит в своих лакированных тапочках и отдаёт камердинеру Линцу последние указания по поводу дальнейшего уничтожения мирового еврейства. Тогда мы тогда пока ещё раз слетаем на линию фронта...
На то, чтобы вдуматься, проанализировать, посочувствовать, просто не остается времени. Редко когда узнаешь, как ситуация развивается дальше, что стало с авторами дневников, как и где они погибли. Это фигуры без судьбы, без лица, которым дана возможность на минутку выйти на сцену в ходе драмы о катастрофе. Почти ни один голос не повторяется дважды. Единственный мрачный рефрен – так называемое частное завещание Адольфа Гитлера. Единственные люди, с которыми мы встречаемся снова, - это очевидцы последних дней, часов и минут в бункере фюрера. Бросается в глаза разница между скупыми историями жертв и детальностью описаний происходившего в бункере. Видно, Кемповски знает о соблазне подглядывания и об интересе публики к страшным деталям.
Чтение «Эхолота», возможно, тяжело для нервной системы, а поток не связанных друг с другом фрагментов, набросков, заметок порою утомляет, но результат достигнут: нас охватывает чувство отчаяния от глухоты и слепоты подавляющего большинства немецких очевидцев.
Потрясенный, видишь, что большая часть пишущих, очевидно, на самом деле как будто не пережила то, что пережила. Какое-то наигранное веселье, бодренький обывательский тон слышатся в рассказах о самых ужасных событиях. Никакое чувство не прорывается сквозь стену пошлых шуточек, тупо державшуюся до самых последних дней войны.
Лучшее в том, что собрал Кемповски, проявляется в тягостной близости к будничному безумию, дрессированным чувствам и мыслям, к бодреньким преувеличениям обывателя даже в день краха. И на вопрос «как это всё могло случиться?» немецкий читатель найдет в «Эхолоте» болезненные ответы.
А теперь – совсем другая тема. В гостях у «Читального зала» - немецкий литературовед, пушкинист Вольф Шмид. В России известны его книги по теории прозы. Недавно Вольф Шмид стал почётным профессором Санкт-Петербургского университета. Но нас сегодня интересует его, так сказать, литературно-общественная деятельность. Он является председателем жюри пушкинской премии Фонда Альфреда Тёпфера. Тёпфер был крупным гамбургским предпринимателем и крупным меценатом, который всегда поддерживал людей искусства. Как появилась его пушкинская премия?
(аудиофайл)
А не было ли обиженной реакции из Москвы? Мол, что это такое: немцы и присуждают премию имени великого русского поэта?
(аудиофайл)
Вы всю свою жизнь посвятили русской литературе. Кого вы больше всего любите из русских писателей и поэтов?
(аудиофайл)
В течение пятнадцати лет пушкинская премия Фонда Тёпфера была мостиком, соединявшим две литературы – немецкую и русскую. В какой степени эта премия, по мнению председателя жюри, способствовала сближению Германии и России?
(аудиофайл)
Напомню, что гостем нашей передачи был немецкий литературовед, пушкинист Вольф Шмид. Мне помогали в работе над ней Оксана Евдокимова, Ирис Радиш и Владимир Фрадкин.