Эрвин Гааз – актер, режиссер, драматург
На днях я побывал в самом центре Москвы, на Покровке, в квартире, похожей на картинную галерею. Напротив меня за столом, накрытом домашними пирогами, сидел известный многим любителям театра и кино, актер Театра на Таганке, режиссер Эрвин Гааз. Эрвин принадлежит к роду не менее известного в России святого доктора Федора Петровича Газа. В недавнем интервью Московской немецкой газете Эрвин сказал:
«Главное в жизни – это не то, какой ты национальности, а в человечности, в отношении к добру и к самой жизни. Я – немец, моя жена – японка, живем мы в России. Я из этой страны уезжать не хочу. Это моя родина».
Эрвин Гааз позволил мне включить магнитофон и тем самым, можно сказать, открыл двери своего гостеприимного дома и для вас, дорогие слушатели.
В. Вайц: Эрвин, мы сидим в центре Москвы на Покровке. Вы - Эрвин Гааз, российский немец. Я считаю, что это нетипично, что мы сидим в центре Москвы, ведь после войны российские немцы не жили в Москве.
Э. Гааз: Я очень плохо понимаю, что такое российские немцы, потому что диаспора очень разобщена и разбросана. Я могу говорить только об истории своего рода. Прежде всего, фамилия Гааз или, как она правильно звучит Haas по-немецки. Эта фамилия известна в России, прежде всего благодаря Федору Петровичу (Фридриху Иосифу), святому доктору, который в 19 веке приехал в Россию по приглашению князя Галицина и был главным врачом российских тюрем. Он отдал все свое состояние на благо нищих, обездоленных заключенных. Умер сам в нищете, хотя был до этого достаточно богатым человеком. Недавно он был канонизирован, насколько я знаю, католической церковью, как святой.
У самого Федора Петровича Гааза детей не было, это линия его брата, оставшегося в Германии. Вообще род Гаазов – это род, который на протяжении многих поколений давал юристов, врачей, представителей гуманных профессий. И мой родной дед, как и Эрвин Гааз, в России, жил и работал в Германии, в Арнсдорфе под Дрезденом, был главным врачом психиатрической клиники. Клиника, насколько я знаю, существует и до сей поры. В 1935 году он бежал из Германии, поскольку его жена, моя бабушка, принадлежала к испано-еврейскому роду. К этому времени уже были приняты Нюрнбергские законы о чистоте крови, о расовой политики. Он вместе с женой и маленьким сыном, моим отцом, бежал в Париж. Не задержался в Париже, поскольку, как известно, в Париже медицинские иностранные дипломы не признавались, и по приглашению хирурга Красной Армии Бурденко дед прибыл на работу в СССР, еще раз защитился уже на русском языке, стал главным врачом в клинике в Орловке, в Воронежской губернии. Год проработал там, потом был приглашен в Ивановский медицинский институт, один из крупнейших тогда в СССР, на кафедру психиатрии. В 1937 году в Иваново на улице Гороховой не было ни одного дома, откуда не взяли бы людей. Мой дед также был забран, естественно как немец.
В.Вайц: Извините, здесь начинаются уже какие-то типичные для российских немцев обстоятельства, которые оказывают влияние на их судьбы…
Э.Гааз: Не знаю, насколько типичные. Я рассказываю историю своего рода.
В.Вайц: А мне все же хочется понять, Вы ведь одновременно имеете отношение к российским немцам и представляете нетипичную сторону этого народа. Почему?
Э.Гааз: Наверно, потому что понятие "российские немцы " – это люди, которые прибыли в Россию в стародавние времена при царе Алексее Михайловиче, при Екатерине Великой, при Петре, осели на Волге или были высланы в Казахстан, Сибирь и так далее.
В.Вайц: Но с началом второй мировой войны у российских немцев определенная судьба. Вот я думаю, что Ваш отец, наверно, разделил эту судьбу.
Э. Гааз: Во многом это судьба репрессированного инородца. Дед в 37 году был взят в Иваново, месяц пыток в НКВД и потом расстрел. В более позднее время отцу дали почитать следственное дело. Это бесконечное нагромождение лжи, бесконечные самооговоры, то есть человека явно пытали. Отец остался беспризорником. Сын врагов народа. Детдома, детские приемники, блокада Ленинграда, куда он попал, потом невозможность как сыну врагов народа поступить в медицинский институт, о котором он мечтал. Поступил в высшую школу живописи, лепки и ваяния в Ленинграде. Художник, драматург, писатель, посмертно мы сейчас с матерью готовим книгу его рукописей.
В.Вайц: При жизни ничего не издавалось?
Э.Гааз: Издавались рассказы, издавались пьесы, но это капля в море по сравнению с тем, что было им написано. И я хвалю его не потому, что он мой отец, а потому, что это действительно очень хорошая, сильная мужская проза. В доме, где мы сейчас находимся, висят его картины. Все это уже опубликовано в Интернете. Там есть полное собрание произведений Петера Гааза, его картины.
В.Вайц: Эрвин Петерович Гааз тоже хотел стать врачом, стал режиссером, актером.
У Вас в семье все стремились к медицине?
Э.Гааз: Мой дед стал врачом, отец во многом тоже стал врачом, хоть и не профессиональным. Не получив диплома, он в нашей деревне в Рязанской области очень многим старикам спас жизнь. Владея медициной, он залечил гангрену, остеохондрозы, артриты и прочие заболевания.
В.Вайц: Вернемся теперь к Вам. Вы тоже начали учиться в медицинском институте.
Э.Гааз: Да, я проучился два года в третьем медицинском институте. Потом один из моих педагогов, который понял, чем я должен заниматься, сказал: Перестаньте валять дурака. Пишите пьесы, играйте. Вы все равно не станете хорошим врачом.
В.Вайц: А в это время Вы уже писали пьесы?
Э.Гааз: Да, я достаточно рано начал этим заниматься. Спустя какое-то время поступил на курс к Юрию Петровичу Любимову в Щукинское училище.
В.Вайц: Но, наверное, так просто не поступают к Юрию Петровичу Любимову. Должно быть какое-то особое дарование, чтобы попасть на этот курс. Каким образом Вам это удалось?
Э.Гааз: Я думаю, что об этом должны судить мои учителя, которые меня брали на этот курс. Те люди, которые меня приглашали, видимо, они поняли, что я достоин учиться и закончить этот вуз.
В.Вайц: Хорошо, Вы бросили медицинский институт, и пришли на курс в Юрию Петровичу Любимову. Надо было, наверно, сдавать какие-то вступительные экзамены, пройти творческий конкурс…
Э.Гааз: В то время я написал свою первую пьесу по нескольким романам Набокова, я дал ее почитать Любимову и Вилкину, своим учителям. Они прочли и сочли, что я могу учиться. Я сдавал экзамены как все другие абитуриенты и, видимо, выдержал просто конкурс, в числе семи человек, которые прошли на этот курс.
В.Вайц: Получается, что отец сыграл в Вашей жизни большую роль, он передал Вам умение излагать мысли на бумаге…
Э.Гааз: Безусловно, отец - мой первый учитель в режиссуре и драматургии. Я с детства сидел на его репетициях, присутствовал при его общении с актерами. Могу сказать, что его влияние на меня безмерно.
В.Вайц: В театре на Таганке Вы уже как давно работаете? Какие роли исполняете? В каких постановках заняты?
Э.Гааз: В театре на Таганке я пять лет проучился на курсе у художественного руководителя Юрия Любимого и десять лет работаю. За эти десять лет сыграл Берлиоза в «Мастере и Маргарите», Ричарда Третьего в «Хрониках Шекспира», в «Братьях Карамазова» доктора Герценштуба, небольшая роль, но она мне очень дорога, потому что Достоевский доктора писал с моего дальнего предка, с Федора Петровича Гааза. В спектакле «До и после», поэзия Серебряного Века, я играю Мандельштама, это, наверное, вообще мой самый любимый спектакль. Играю в спектаклях «Шарашка» по Солженицыну одного из заключенных, в «Театральном романе».
В. Вайц: И еще, кроме этого, Вы снимаетесь в кино?
Э.Гааз: Это нормальная судьба артиста. Снимался в сериалах «Кулагин и партнеры», «Даша Васильева», «Адвокат», «Сыщики».
В.Вайц: Что для Вас значит играть в театре на Таганке, ведь этот мощная театральная школа, там играли и ирают звезды российского театра. Что для Вас, Эрвина Гааза, значит играть на Таганке?
Э. Гааз: Я, наверно, пришел туда все-таки сознательно, потому что этот театр наиболее мне близкий по духу, по творчеству, по законам театральным, по законам представления. Это открытый театр, театр площадной, театр яркий. Так получилось, что первый профессиональный спектакль, который я посмотрел в своей жизни, в 14 лет это был спектакль театра на Таганке «Товарищ верь» о Пушкине. И знал ли я тогда, что когда-нибудь через много лет, буду работать на одной площадке с людьми, которые тогда уже тогда, в 14 лет, произвели на меня феноменальное впечатление! И это счастье, что я уже 10 лет работаю в этом коллективе.
В.Вайц: Но Вы ведь еще и режиссер. Вы какие-то свои постановки осуществляете или это у Вас в планах?
Э.Гааз: Я осуществляю постановки, безусловно. Три года подряд я работал вторым режиссером в театре у Никитских ворот под началом Марка Розовского. Я поставил несколько спектаклей: "Триумфальную арку" Ремарка, спектакль по двум романам Набокова "Лолита", "Приглашение на казнь", Андреев «Мысль».
В.Вайц: Когда вы играете на сцене, поддаетесь влиянию режиссера этого театра или сами пытаетесь быть себе режиссером?
Э.Гааз: Я по-немецки законопослушен в своем театре. Юрий Петрович сказал: "надо", я ответил: "есть". Пока, может, потому что Юрий Петрович дает мне относительную свободу в данном театре. Я могу спокойно существовать, я не чувствую, что он на меня сильно давят.
В.Вайц: Кто на сегодняшний момент, на сегодняшний день больше реализовался в Вас: актер или режиссер?
Э.Гааз: Видимо, все-таки актер и драматург.
В.Вайц: Пьесы, которые Вы написали, они опубликованы? Они где-то существуют?
Э.Гааз: Издательство называется «Я вхожу в мир искусств» всероссийского центра художественного творчества. И в этом издательстве вышло два моих учебника по театральному искусству и сборник моих пьес, военных - "Ты где?", вышла "Триумфальная арка" по роману Ремарка и вышла "Долг неистовому" по роману моего отца о беспризорниках в годы войны.
В.Вайц: А о собственном театре Вы не мечтаете?
Э.Гааз: Я десять лет назад уже пытался создать свой собственный театр – театр российских немцев. Дело в том, что история профессионального российского театра напрямую связана с немцами. Первый русский театр, профессиональный, был создан при царе Алексее Михайловиче Тишайшем. Это театр немецкой Слободы, театр пастора Грегори. И мне хотелось возобновить эти традиции 10 лет назад, создать театр российских немцев. Я пытался, собрал труппу, было помещение у нас на юго-западе Москвы. Достаточно долгие походы мои по инстанциям, по различным немецким, российско-немецким организациям не принесли ожидаемых плодов, то есть два года мы существовали на собственном энтузиазме. Я тратил на декорации и костюмы собственные гонорары от театра на Таганке. Но Вы знаете, это ни к чему не привело, и театр два года просуществовав, рассыпался, мы ассимилировались, я ушел.
В.Вайц: Если этот театр не будет связан с российскими немцами, вообще театр Гааза, например. Есть ли у такой идеи будущее?
Э.Гааз: Если у меня будет будущее, то должно быть будущее и у театра, которым я руковожу. Я, безусловно, прежде всего режиссер, и мое актерство – это путь для завязывания контактов, для организации в будущем своего театра. Труппа есть, есть люди, которые хотят со мной работать. Хотелось бы, чтобы это как-то когда-то состоялось. Прежде всего, для того, чтобы люди поверили и дали под это дело деньги, во главе всего этого должна стоять личность. Поэтому надо, прежде всего, состояться самому.
В.Вайц: Было время, когда в России в театр ходили не так охотно, как в советские времена. Сегодня в изменившейся России интерес к театру велик?
Э.Гааз: Я вижу, что на спектакле "Мастер и Маргарита" в театре на Таганке по-прежнему висят на балконах люди.
В.Вайц: У режиссера, у драматурга и актера Гааза есть свободное время? И чем он занимается в это время?
Э.Гааз: В общем-то, переключаюсь с одного вида деятельности на другой, как мне кажется. Когда я не играю в спектакле, я думаю о том, что я должен написать. Когда я не пишу, то встречаюсь со своими коллегами – актерами. Я преподаю детишкам в одном из лицеев в городе Москве актерское мастерство. Мои ученики меня любят и я рад им чем-то помочь. В прошлом году я с ними поставил "Алису в стране чудес". Тоже один из видов моей деятельности, педагогической. Жизнь так интересна!. И так коротка! Хочется как можно больше успеть…
Когда я пожимал на прощание руку Эрвина Гааза и его милой жены Кадзуэ, по-русски Катя, мне показалось, что я что-то забыл. Но я не стал возвращаться к столу, к стенам, увешанным картинами отца Эрвина. И уже гуляя по Покровке не спешным шагом, я понял, что в доме Газа я оставил частицу своего сердца. И мне подумалось, хорошо, что я не стал возвращаться.