Портрет: Роберт Музиль
«Почему памятники ставят именно великим людям? Это кажется особенно изощрённым коварством. Поскольку в жизни им уже не могут причинить больше вреда, их словно бросают, с мемориальным камнем на шее, в море забвения».
Это строки из заметки Роберта Музиля «Памятники». У самого Музиля нет не только памятника. У него нет даже могилы. Прах Музиля, умершего в нищете и одиночестве в швейцарской эмиграции в Женеве в 1942 году, то есть в разгар войны, его жена развеяла над Роной. Но и забвения писателю избежать тоже не удалось. Его главное произведение, роман «Человек без свойств», объёмом в добрые 2 тысячи страниц, несомненно, является шедевром мировой литературы, но читают его сегодня редко, ибо чтиво это нелёгкое, требующее значительных усилий.
Роберт Музиль родился в 1880 году в Клагенфурте в семье инженера-машиностроителя, позже – профессора высшей технической школы в Брно. К концу жизни отец Музиля получил дворянский титул гофрата (придворного советника), перешедший затем по наследству и к сыну. По желанию родителей, Музиль поступает в кадетский корпус, а затем в военно-инженерную академию. Однако вскоре он уходит из академии и поступает в высшую техническую школу в Брно, в ту самую, где некогда преподавал его отец. По окончании учёбы Музиль работает некоторое время ассистентом в высшей технической школе в Штутгарте. Здесь он начинает писать свой роман «Смятения воспитанника Тёрлеса» (в русском переводе «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса»).
В 1903 году Музиль перебирается в Берлин. В Берлинском университете он в течение 5 лет слушает лекции по философии, математике и психологии. Там же он защищает диссертацию «К оценке учения Маха» (кстати, того самого Маха, который своим «эмпириокртицизмом» вызывал сильное раздражение у Ленина). Однако остаться при университете Музиль, рассорившийся со своими учителями, отказался. К этому времени «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса» уже были изданы и пользовались определённой популярностью, хотя особых денег автору не приносили.
В «Душевных смутах воспитанника Тёрлеса» Музиль описывает жизнь подростков в закрытом полувоенном учебном заведении. При этом автор размывает границу между солидным, рациональным миром и миром иррациональным. Внешне в интернате царят порядок и дисциплина, но там же существует таинственный чердак, где маленькие диктаторы истязают своего одноклассника. Музиль оказался провидцем. Ещё в 1906 году он описал атмосферу, которая позже царила в нацистских застенках, где насилие над личностью (и физическое, и психическое) совершалось со всей методичностью.
Музиль решает полностью посвятить себя литературе. Он остаётся в Берлине, пишет для газет и журналов, работает над рассказами и пьесой. В 1910 году Музилю 30 лет, но он всё ещё живёт практически исключительно на средства родителей. В 1911 году он женится, и отец, не столько из скупости, сколько по воспитательным соображениям, решает, что сыну пора позаботиться о постоянном заработке. Он нашёл Музилю место библиотекаря в Венской технической школе. Работа была не слишком обременительной и позволял Музилю заниматься творчеством, а также сотрудничать с различными литературными журналами. На этой должности Музиль оставался до начала Первой мировой войны.
На войну Музиль отправился с воодушевлением. Сначала он был офицером запаса в Южном Тироле, а на итальянско-сербском фронте дослужился до чина капитана и занимал пост начальника штаба батальона. К концу войны он редактировал солдатскую газету. В результате послевоенной инфляции Музиль лишился практически всех денег, оставшихся после отца, и впервые он оказался в положении, когда вынужден был сам содержать себя и жену. Какое-то время он служил в министерстве иностранных дел, затем в военном ведомстве, где ему предложили высокий оклад и перспективную должность. Музиль, однако, от предложения отказался, боясь, что это будет мешать его писательской работе. Не только регулярное хождение на службу, но даже необходимость писать рецензии, театральную критику и, вообще, необходимость заниматься журналистикой вызывала в нём сильное раздражение.
В 1923 году он окончательно оставляет службу, до минимума сокращает побочные литературные занятия и занимается исключительно своим бесконечным романом. По мере того, как роман всё разрастался, как усложнялась его конструкция, а некоторые его коллизии становились неразрешимыми, Музиль всё реже позволял себе отвлекаться на то, чтобы зарабатывать на пропитание. Долгие годы писатель жил на грани нищеты. В архиве Музиля была обнаружена запись под очень выразительным названием «Больше я не могу»:
«Думаю, мало найдётся людей, пребывающих в состоянии такой же, как и я, неустроенности, если, конечно, не считать самоубийц, участи которых мне вряд ли удастся избежать».
К счастью, до крайности дело не дошло. Отчаянное положение писателя стало известно, и тогда было создано своего рода общество добровольных пожертвователей. Причём одним из инициаторов был Томас Манн. Материальное положение Музиля немного улучшилось, на зато очень была уязвлена его гордость, гордость человека и писателя, знавшего себе цену. Вообще, всю жизнь Музиль страдал от не разрешимого для него противоречия. С одной стороны, он презирал славу и признание, с другой стороны, однако, страшно завидовал своим, как ему казалось, более удачливым собратьям по перу – Томасу Манну, Лиону Фейхтвангеру, Леонгарду Франку, Стефану Цвейгу и особенно Францу Верфелю. Несмотря на свой внешний стоицизм, Музиль был человеком болезненно чувствительным, что он нередко старался прикрыть жёлчностью.
Музиль очень переживал из-за того, что он никогда так и не стал модным писателем, хотя вниманием он вовсе не был обойдён. Определённую известность он приобрёл уже после публикации «Душевных смут воспитанника Тёрлеса». Сборник новелл «Соединения» остался почти незамеченным, но зато следующая его книга «Три женщины» пользовалась шумным успехом. За пьесу «Мечтатели» Музиль получил премию имени Клейста. Кроме того ему были присуждены Художественная премия города Вены и премия имени Герхарта Гауптмана. А когда в 1930 году был издан первый том романа «Человек без свойств», Музиль был признан писателем, сделавшим для немецкой литературы не меньше, чем Пруст для французской. По мнению Томаса Манна, эта книга была
«художественным начинанием, чьё чрезвычайное значение для развития, возвышения, одухотворения немецкого романа не подлежит ни малейшему сомнению».
Арнольд Цвейг считал, что
«Музиль был воплощением того лучшего, что способна дать австрийская литература».
А Брох заявил, что
«Музиль принадлежит к абсолютным эпикам мирового формата».
Тем не менее, известность Музиля ограничивалась очень узким кругом читателей. Конечно, книги Музиля не отличаются такими качествами, как простота и доступность. Но ведь не помешала же сложность Томасу Манну стать писателем широко популярным и очень хорошо оплачиваемым. Правда, от Томаса Манна Музиль существенно отличался. Он, как и многие другие австрийцы, был, так сказать, литератором «непрофессиональным». А ведь в тогдашнем обществе, как и в сегодняшнем, законы моды распространялись и на производство культурных ценностей. Писатель должен был регулярно «обновляться», то есть публиковать новые книги, причём не только по финансовым соображениям, но и для того, чтобы о нём не забыли.
Музиль публиковался мало. Писал он медленно и с большим трудом. С возрастом, по мере накопления опыта, он становился всё более требовательным к себе и всё больше сомневался в правильности избранного пути. С написанием второго тома романа «Человек без свойств» Музиль не укладывался в предусмотренные договором сроки, и ни угрозы издателя, ни прекращение выплат авансов не заставили его поторопиться. В своей изданной в 1936 году книге «Прижизненное наследие» Музиль намекает на своё положение в литературе, на отношение к нему печати и публики – уважительное, но лишённое какого-либо живого интереса:
«Эпоха, которая породила обувь на заказ, создаваемую из готовых деталей, и конфекционный костюм с индивидуальной подгонкой, кажется, намерена создать и поэта, сложенного из готовых внешних и внутренних частей. И поэт, создавший себя по собственной мерке, уже почти повсеместно живёт в глубоком отрыве от жизни, и его искусство имеет то общее с покойником, что оба они не нуждаются ни в крыше над головой, ни в еде, ни в питье».
Нередко высказываются предположения, что Музиль был не слишком читаемым писателем, потому что своим романом он якобы опередил своё время. И такова судьба каждого автора, опережающего своё время. По мнению немецкого литературоведа Арнтцена,
«это не была судьба, это были «параллельные акции», так называемые обстоятельства. По их воле Музиль остался в тени. И таковой была их воля не потому, что Музиль опередил своё время, а потому, что он преследовал своё время по пятам. За это оно его и игнорировало».
О своём романе «Человек без свойств» Музиль как-то заметил (причём пишет он себе в третьем лице):
«В этом романе Музиль отказывается от принципа извлекать из грунта действительности добытые на глубине малые пробы и описывает свой мир в его универсальной широте».
В представлении Музиля, «новеллы – это симптоматичные поступки человека», а современный роман – это «субъективная философская формула жизни», включающая в себя и всего человека, и всю сложность его отношений со временем, с историей и, прежде всего, с государством. Автор описывает в романе некую страну Каканию, но внимательный читатель сразу понимает, что речь идёт об Австро-Венгерской империи накануне её развала. Казалось бы, кому сегодня какое дело до давно уже не существующей империи. Однако Австро-Венгрия в романе представляет собой некую общую «модель», в которой узнаются прошлое, настоящее и будущее других стран с их проблемами и кризисами, возникшими в иных социальных условиях, в результате чего целые державы оказались в тупике.
Умилительное отношение таких писателей, как, например, Франк или Верфель, к человеку Музиля раздражало. Не будучи ни пессимистом, ни мизантропом, Музиль, тем не менее, не питал никаких иллюзий относительно человеческой природы:
«Я думаю, что пережитое с 1914 года научило многих, что человек, с этической точки зрения, – это нечто почти бесформенное, неожиданно пластичное, на всё способное. Доброе и злое колеблется в нём, как стрелка чувствительнейших весов. Предположительно в этом смысле всё станет ещё хуже...»
Полемизируя с модными в то время апокалипсическими пророчествами, наподобие «Заката Европы» Шпенглера, Музиль высказал такое предположение:
«Сегодняшнее состояние европейского духа, по моему мнению, – не упадок, а ещё не осуществившийся переход, не перезрелость, а незрелость».
В силу своей рассудочности и скептицизма Музиль не прельстился социалистической идеей, однако и к капитализму, который по мнению Музиля, ведёт к разрыву между гуманизмом и реальностью, он относился весьма критически. Холодный позитивизм, чуждый всякому человеческому теплу, исключает саму возможность существования гуманизма. Ведь
«деньги есть мера всех вещей... людской поступок больше не несёт в себе никакой меры».
Подобная система отношений поощряет и одновременно эксплуатирует эгоизм:
«Я дам тебе нажиться, чтобы самому нажиться ещё больше, или я дам тебе нажиться, чтобы самому хоть что-нибудь урвать, – эта хитрость рассудительного паразита составляет душу самых порядочных сделок».
Не веря в возможность построения рая на земле, Музиль поэтому старается делать ставку не на идеальные, а на оптимальные цели.
«Если ты желаешь быть противником капитализма, то самое важное – верно определить ему альтернативу», -
полагал Музиль. Такой альтернативой он не считал ни шпенглеровский возврат к прошлому, ни коммунистический проект будущего. Поэтому для Музиля оставался лишь один путь – утопия. К концу жизни автор и сам понимал его неопределённость. Однако утопия была ему необходима для творчества, ибо она определяла масштаб, точку отсчёта для критики и утверждения – гуманистической вселенской критики и гуманистического утверждения жизни.