Непрерванная нить

Маврикий Осипович Вольф издал одну из главных русских книг, если угодно – опорных точек всей духовной и словесной архитектуры России – словарь живого великорусского языка, составленный Владимиром Ивановичем Далем и многочисленными безымянными его соавторами. Оба вольфовских Даля – и фототипически переиздававшееся в советское время издание 1880-х годов, и фактически запрещенное после революции издание под редакцией И. Бодуэна де Куртенэ 1916 года, перепечатанное только в самом конце 20 века, - относятся к числу самых цитируемых книг в России. Немногие знают, что в Берлине с конца 20-х годов то разгораясь, то затухая, продолжалось книжное дело Маврикия Осиповича Вольфа. В конце марта 2002 года на Лейпцигской книжной ярмарке мне довелось встретиться с, как называли бы её в России, Екатериной Андреевной Вагенбах-Вольф.

- Семья приехала в Германию в 1921 году. Какой язык я выучила первым, я даже не знаю. Дома я ходила в немецкую школу, так что говорила и по-русски, и по-немецки. Дело в том, что у отца был книжный магазин. У Вольфов в Петербурге было издательство и были книжные магазины. Один был на Невском в Гостином дворе, а другой в магазине, №16 по Невскому проспекту, а в Москве тоже были книжные магазины. Мой отец сюда приехал, он еще был довольно молодой. Когда он кончил тут немецкую школу, он учился по-немецки, и открыл в 1929 году книжный магазин в Берлине, т.е. это была библиотека, они были очень бедные, ведь они всё оставили в Петербурге, и он открыл библиотеку, каждую неделю за 20 пфенигов люди могли брать напрокат книги. Это был маленький магазин и как-то он хорошо там устроился, и тогда отец открыл настоящий книжный магазин рядом с библиотекой. Потом пришел нацизм, и было, конечно, очень трудно, потому что многие книжки запретили.

- Это были русские или немецкие книжки?

- Книги были только по-немецки. Дело в том, что мои родители решили, что в Россию мы больше не вернемся, так что мы должны как-то тут устроиться в Германии. И то, что было очень часто у эмигрантов, что они старались попасть обратно в Россию, у родителей не было. Они сказали, что для нас это больше не возможно, и мы тут устроимся, и потому у нас был магазин немецких книг. Было же много библиотек и изданий на русском языке в Берлине, была же большая эмиграция, 200 тысяч, кажется, так что такая была все-таки русская культура в Берлине, но мои родители как-то решили, что это для них конечно это всё. Они, конечно, дома всегда говорили по-русски, и вообще кухня была у нас русская и так далее, но жизнь вокруг нас была немецкая, и мы решили так, что будет немецкий книжный магазин. И мой отец очень любил немецкую литературу, и читал ее конечно, и вот он так решили. А в 1933 году, когда пришли наци, то было очень трудно, потому что были чудесные книги – Томас Манн, даже и Бабель был уже по-немецки, и Дёблин, и был Генрих Манн, и был Цукмайер, и все эти книги запретили, приходила полиция, брала эти книги и т.д. Это было неприятно, очень сложно. У нас немецкого гражданства не было, мы были без паспорта, так что было сложно.

Нансеновский паспорт, может быть?

Да, нансеновский паспорт. И так мы жили, потом началась война, и всё это удалось пережить как-то, и в 1945 году, когда кончилась война, опять могли мы все те книжки, которые остались в подвале, и вообще жизнь какая-то новая для нас началась, и книжный магазин был в Берлине в американской зоне. Отец очень скоро начал там, поскольку новых книг было мало, он устраивал лекции в книжном магазине. Читали ту литературу, которая была или запрещена при нацистах, или иностраная – таких писателей, как Сартр, Джойс или Кафка, читали. Много людей приходило в книжный магазин, который получил известность, стал таким элитарным центром в Берлине. Потом пошли книги, и в 1963-64 году начались карманные издания, очень плохие. И отец, который очень любил красивые книги, красивые издания, он был очень недоволен и как-то сказал: нужно старую культуру беречь, и вот ему пришла идея делать такие тетрадки. Жило в этом Фриденау много писателей, среди которых – сосед и друг отца Гюнтер Грасс, Йонсен, Макс Фриш, Энценсбергер, всё это известные имена. И они тоже покупали свои книги в этом магазине и поддерживали отца издавать эти маленькие тетрадки, и Гюнтер Грасс первый манускрипт дал для первой тетрадки. Это тетрадки в 16 страниц, они были довольно успешны – всем нравились. Тираж был небольшой – 500 экземпляров. До 1972 года вышли несколько таких библиофильских тетрадок. Имена были все-таки очень знакомые. Макс Фриш, Дёблин был, и отец начал издавать и переводы с русского. Первыми изданиями были сборник стихотворений Анны Ахматовой – может быть, как знак памяти о Петербурге, и сборник прозы Максима Горького – может быть, как жест примирения с Советами, освободившими Германию от национал-социализма. Отец умер в 1972 году. За двадцать лет я кончила школу, потом я замуж вышла, за Клауса Вагенбаха, он потом стал известным издателем. И мы вместе издательство открыли, а в 1980 году я разошлась, и больше там не работала и в 1983 году открыла опять, опять взяла последние тетрадки отца и открыла под именем "Фриденауэр Прессе" – так, как он назывался у отца. И там я очень скоро нашла Петера Урбана, и он сделал первый перевод Даниила Хармса.

В издательстве «Фриденауэр прессе» выходит одна толстая книжка в год, издательница называет эти книги «зимними» - как правило, в переводе Петера Урбана. Первой такой «зимней» книжкой были дневники Бабеля, вышедшие в немецком переводе Петера Урбана прежде, чем появились на языке оригинала. Наряду с толстой зимней выходят тонкие «летние» тетрадки, издательница называет эти тетрадки оттисками, или отпечатками, и – одна «осенняя» брошюра, под названием «вольфовской серии». В вольфовской серии вышли в последнее время такие мало известные и в России редкостные вещи, как, например, повесть Гончарова «Нимфодора Ивановна».

Йошка Фишер интервьюирует Катарину Вагенбах

В наш разговор неожиданно вмешался министр иностранных дел Германии Йошка Фишер, который проходил вдоль стендов лейпцигской ярмарки на дискуссию и зацепил взглядом не броские, но много говорящие знатоку обложки книг издательства «Фриденауэр Прессе». Нынешний «зеленый» министр иностранных дел по профессии ведь книготорговец.

Мне не оставалось ничего другого, как оставить микрофон включенным и на несколько минут уступить роль интервьюирующего господину Фишеру.

Йошка Фишер:

- Расскажите, пожалуйста, о Вашем издательстве. Откуда эта ориентация именно на русскую литературу? Я ведь сразу заметил великолепное издание Пушкина.

Катарина Вагенбах:

- Я дочь русских эмигрантов. Мой отец был сыном известного русского издателя и сам издатель, а я родилась уже в Германии. Выучилась издательскому делу. Им занимаются, между прочим и мои дети. А русских авторов я издавала и старых и относительно новых. Наряду с Пушкиным и Гончаровым – Бабеля, Хармса, Введенского. Очень дорогое для меня издание – книга Леонида Добычина. Это всё очень трудная для перевода на любой язык проза. Для «Фриденауэр Прессе» переводит Петер Урбан.

Конечно, один вид книжной продукции – дешевая массовая книга-газета – ни в коем случае не должна исключать книги-произведения издательского искусства. Весь вопрос в том, что иногда издатель начинает испытывть голод по высокому и страх, что у людей, привыкших к массовой продукции, навсегда отобьет вкус к красивой вещи. Не роскошной, кричащей, золоченой, не дорогой, а драгоценной, сделанной с толком, с чувством, с мыслью о долгом-долгом пути, так, например, как когда-то дед моего отца, Маврикий Осипович Вольф издавал словарь Даля. И мой отец, огорченный засильем массовой книжной продукции, начал издавать в Берлине библиофильские оттиски.

Министр, и это было заметно, не без уныния ушел на свою политическую дискуссию, а Катя Вагенбах не без удовольствя перешла на русский – другой свой родной язык, подаренный ей не страной, а семьёй. Ведь она родилась уже здесь, в Берлине. На фоне прекрасной сохранности её русского языка особенно заметен позор полуязычия многих новых в прошлом русскоязычных жителей Германии, не способных передать своим детям бесплатное и бесценное богатство языка:

Катя Вагенбах:

- Вольфы уже старались красивые книжки делать. Они, правда, в отличие от меня, печатали на Васильевском острове, а я отдаю свои книжки другим типографам. В Петербурге и сегодня стоят еще дома издательства, там и склад был, и типография, это всё было в одном. Сегодня там игрушечная фабрика, но дом остался. Я думаю в России только старики знают это имя. Но всё-таки я очень горжусь тем, что есть всё еще Даль, и я думаю, что будут вспоминать и имя Вольфов.