Многовариантный колхоз Лукашенко
17 января 2007 г.Белорусское сельское хозяйство — самая убыточная из отечественных отраслей. Каждый сельхозсезон — битва. За прошлую посевную и уборочную белорусские банки заплатили 560 млрд. рублей — приблизительно 200 миллионов евро.
Затратная деревня белорусской власти не в радость. Но проводимые реформы весьма специфичны.
Весной 2005 года, когда число убыточных сельхозструктур достигло критической отметки (2300 по официальной статистике), колхозы в Беларуси выставили на продажу. По бросовой цене — за одну «минималку» (8 долларов на тот момент). Но с условием заплатить многолетние колхозные долги и массой других условий, из-за которых по всей стране нашлось только два (!) отчаянных частных покупателя! Было бы больше — обязательно рассказала бы официальная пресса, кампания по реорганизации отстающих колхозов велась с подобающим накалом.
При отсутствии права собственности на землю каким-то неизведанным образом наскребли еще 81 покупателя — из числа получастных фирм.
А на исходе установленных главой государства сроков кампании-распродажи добитые хозяйства в приказном порядке вручили заводам, банкам, трестам… Вице-премьер Иван Бамбиза сообщил недавно, что таких «присоединенных» и уже ударных в стране 422.
Легко посчитать, что из общего числа убыточных хозяйств «пристроили» меньше четверти.
В них сменили старые вывески (неактуален нынче «Путь к коммунизму» или «Заветы Ленина»), а мудреные схемы владения зашифровали аббревиатурами АО, ЗАО, РУП и даже ТРУП, если в названии унитарного предприятия обнаруживалась торговая или, например, транспортная функция.
Что в селе изменилось — спросите у любого сельского жителя.
«Конечно, не колхоз называется, а какое-то там «общество», но это одна и та же картинка. Молодежи нет, старики уже работать не могут. Надо наемных рабочих брать колхозу. Берут. Но не хотят те работать, не очень-то»,
— говорит баба Валя из деревни Еремичи.
Три месяца назад Министерство юстиции специальным постановлением разрешило вернуть сельхозпредприятиям прежние наименования. Теперь дозволено писать и говорить «колхоз», «совхоз», не взирая на то, каким сложным сочетанием букв обозначен официальный статус хозяйства.
Очень правильное решение. Потому что если колхоз – труп, вряд ли спасет его «оживляж» на вывеске.
Очень обидное решение. Не любят в Беларуси, когда обзывают колхозником, хотя, по утверждению философа Валентина Акудовича, белорусы — деревенская нация.
Впрочем, бывший директор не самого удачного совхоза «Городец» не стыдится деревенского происхождения:
«Я никак не реагирую, когда меня Батькой называют. Это не политика какого-то интеллигентика, вышедшего из интеллигентной семьи, где уделяют внимание тому, как сервируют стол: место вилки, место ложки и так далее. Я этому нигде не учился, я пришел — и начал руководить страной так, как я умел».
Оппозиция, впрочем, даже в самооценках с президентом не согласна. Один из известных оппонентов замечает всердцах:
«Он не крестьянин! Он — колхозник из плохого хозяйства. Где все друг у друга воруют, переживают, что не у него корова сдохла, а что у соседа жива».
Но что бы ни говорила оппозиция, а крупному рогатому скоту государственная поддержка положена даже в самых проблемных регионах. Ферма в поселке Комарин на юге Беларуси — в 15 километрах от чернобыльского реактора.
«В хозяйстве 2850 голов крупного рогатого скота, 160 человек работающих. Есть государственная программа переспециализации чернобыльских районов. Цель — производить нормативно чистую продукцию. И — рентабельно»,
— рассказывает ее руководитель.
На беду или в радость «нормативно чистая продукция» — тема для отдельного разговора. Но Григорий Анапреенко не грешит против истины, когда говорит:
«Все-таки никуда ж не денешься, мы живем на этой территории, работаем. Надо, чтоб были заняты люди».
Задачу «дать работу людям» в белорусском колхозе решают почти по классике советского колхозного строительства. «Палочки» за трудодни уже не ставят, но и больше обозначенного ООН уровня бедности (до 2$ в день) редко где дают. Журналист газеты «Солидарность» Татьяна Шахнович рассказывает:
«Когда президент сообщил украинским журналистам, что в Беларуси есть доярки, получающие по 600$, я кинулась звонить в известные мне передовые хозяйства, потом в кооперативы, прямо или косвенно упоминавшиеся в передовицах и отчетах. С другой стороны телефонной трубки смеясь шушукались: «Ой, девчонки, опять наш Батька что-то ляпнул, а нам теперь отдувайся!». Так счастливых тружениц с высокими зарплатами и не нашла. Говорили: может, кто-то где-то и получает тысяч по 300-400 белорусскими, но это если днем и ночью на ферме».
А об отношении к здоровью сельского работника свидетельствует Валентина Смольникова, врач из постчернобыльского региона:
«Условия работы — как на урановых рудниках. Но на рудниках компенсации положены и льготы, а наши что имеют? Они даже спецодежды не имеют. Вы думаете, что увидите трактор, у которого есть кондиционер? И вы думаете, что там есть душевые, моющие установки, где человек может придти после рабочего дня и помыться? Даже приличных мехдворов вы там не увидите. Придите в эти деревни, посмотрите, как там люди живут».
Между тем, по заверениям белорусского президента, отечественная программа развития села и опыт строительства агрогородков востребованы даже в Венесуэле. Новеньким коттеджам на околицах белорусских деревень дивится проезжий люд. И только местные знают, в чем современный смысл стародавнего выражения «потемкинская деревня».
«Когда приезжал Александр Григорьевич Лукашенко, асфальтом положили несколько улиц, детский сад отремонтировали. Но это все за счет того, что не выплатили, задержали на несколько месяцев зарплату людям»,
- рассказывает Смольникова.
Белорусский праздник «Дожинки», к которому в райцентрах поочередно латают улицы и красят фасады, в зарубежной прессе освещают под рубрикой «Карнавалы». Вроде, как бразильский карнавал: красочно и экзотично.
Вот только в отличие от бразильских откровенно эротичных, белорусам в государственном порядке шьют одинаковые мешковатые костюмы. В нашем колхозе регламентировано все — от закупочных цен до формы одежды в праздники.