История Михаила Агафонова - югославского военнопленного (часть 1)

Сегодня я продолжу тему "иностранцы в Гулаге". В прошлой передаче я познакомил Вас с Александром Агафоновым. Я встречался с ним в Париже, в приюте для русских эмигрантов. Родился Агафонов в Крыму в 1920 году, воспитывался в Харькове. 8-летним ребенком приехал в Югославию к родителям, которые эмигрировали во время гражданской войны. Юные годы Александра Агафонова прошли в Белграде. Во время Второй мировой войны он был в немецком плену, участвовал во французском «Сопротивлении», в подпольной борьбе антифашистов на территории Германии, в частности, партизанил на территории ... Кёльна. Агафонов дважды сидел в Бухенвальде. Сначала при нацистах, потом при советских войсках, которым его сдали американцы, поскольку в апреле 1945 года Агафонов попал в лагерь для интернированных на западе Германии. В общем-то по договорённости между Сталиным и его западными союзниками в СССР должны были быть возвращены только его граждане, под которыми подразумевались лишь те, кто жил на территории СССР до начала войны. Белоэмигрантов (а к ним относился по сути и Агафонов) репатриировать официально не собирались. Но Агафонов, формально, югославский гражданин показался СМЕРШу слишком подозрительным. Скорее всего, контрразведка подозревала Агафонова или в сотрудничестве с немцами, или в работе на иностранную разведку, т.е. в попытке проникнуть в СССР с целью шпионажа, или диверсии. В пользу шпионского варианта говорило то, что он добровольно поехал на территорию занятой Красной армией. Сделала он это только по просьбе ребят, с которыми воевал на Западе. Они не говорили ни на каких языках и хотели поскорее попасть на родину. Александр Агафонов же собирался довезти их до своих и потом ехать домой, в Югославию. Но из рук СМЕРШевцам уйти уже было невозможно. И хотя у них не было никаких оснований для подозрений, они отправили Александра в Бухенвальд, в котором он уже сидел при немцах и откуда бежал в 44 году.

Значит, я явный шпион с заданием свергнуть большевистское правительство. Оттуда меня препровождают – куда? В бывший Бухенвальд. Тут я уже староста лагеря, потому что знаю немецкий, потому что знаю, как функционирует баня, дезинфекционная камера, крематорий. Стояли еще разборные виселицы. Короче я стал помогать налаживать порядок. Вышки, там было 21 вышка по периметру, так как гарнизон был мал. На вышках стояли только через одну. А в лагере уже было 400 интернированных немцев. Я, конечно, был против фашистов, они доставили мне много мучений, и я строго к ним и относился. Но потом, когда увидел, что среди них пацаны – из Альтенбурга прибыло около 120 человек – юноши 16-17 лет, я приказал выдать им усиленное питание, потому что в Бухенвальде, в концлагере, и то детям давалось усиленное питание: кусочек хлеба и пол литра лишние баланды. Из пацанов-добровольцев я набрал человек 60 в «Sport und Spielgruppe» – «Спортивно-игровую группу». Потому что условия были такие: никакой переписки, никакой связи с родными – ничего нет. А это доводит до самоубийств. Они стали играть и вот они считают, что я их всех спас. Под конец было 12 000 интернированных.

Среди них были и нацисты, и журналисты, и даже местные коммунисты, чем-то не угодившие советским властям и их коммунистам, т.е. немцам, привезённым из Москвы.

Однажды, Ред Паркер, астролог ночью будет меня и говорит: «Алекс, я смотрел на твой Сатурн, там неблагоприятное влияние какого-то созвездия. Тебя завтра увезут далеко».

И точно, меня утром вызывают на выход и везут в другой огромный лагерь под Берлином. Конечно, самым первым делом сказали: «Снимай сапоги, власть переменилась». Так что сапоги с меня сняли. Тут были рядом и власовцы бывшие – много всякого народу. Меня в Рыбинск – достраивать ГЭС. И оттуда в полуботиночках, которые мне выдали взамен сапог, без бушлата, без ничего, в декабре месяце 1946. В Коми ССР – в район крайнего севера. Ни рукавиц, ни бушлатов – ничего нет. Мороз – 35 градусов. Бараки не достроены. Нас бросили, под конвоем, конечно. Но тем-то хорошо – у тех полушубки, у конвоиров. А у нас ничего. Только через пару месяцев произошел естественный отбор: тем, кто остался жив, выдали бушлаты ватные, брюки и даже рукавицы. Ну, валенки, конечно, «тридцать третьего срока», как это говорится. В общем, жуткие условия.

Поразительно то, что Александр Агафонов даже не считался арестованным.

Только в 1949 году в лагерь приехали два капитана и предъявляют ордер на арест. От какого-то числа мая месяца 1949 года, статья 58/6. То есть, «вышка» - высшая мера социальной защиты – расстрел. Меня сажают в разваленный «джип», вернее «виллис», потому что с будочкой, и привозят в Сыктывкар. Тут уже я попал к майору Алексееву, по национальности коми, сволочь порядочная. У меня пародонтоз, потом цинга и я остался совершенно без зубов. Повели меня к врачу, он зубы просверлил, положил там, не знаю что, и потом, когда надо было через двое суток менять, этот Алексеев говорит: «Нет, только тогда, когда подпишешь». А у меня уже все раздуло. Я говорю: «Ладно, майор Алексеев, пиши что хочешь, я подпишу». И я подписал себе статью 58/6: «Прибыл с заданием военной, экономической и политической разведки».

- А кому должен был все это передавать?

- Очень просто, не я должен был передавать, а сам он ко мне приедет, я ему и отдам.

- А как ты его узнаешь?

- Он меня узнает.

Я уже сижу в камере смертников. Каждые семь дней –одного на расстрел, а на его место другого приводят. Семь дней походят – меня не вызывают. Восемь дней проходят, уже нового дают, а меня не вызывают. Уже вся камера смотрит на меня: сволочь какая-то, наседка. Даже разговаривать со мной перестали. И на тринадцатые сутки вдруг говорят: «С легка». «С легка» означает – выходи без вещей. Такого еще не бывало – из смертной камеры выходят всегда с вещами и прямо «туда», без пересадки. А тут вещи оставляю. Меня ведут к этому майору. Держат за руку. Закрывают дверь. Майор стоит в глубине за своим столом и говорит: «Все-таки Вы не все о себе рассказали».

Тут уж я не выдержал: «Ах ты, скотина! Я подписал все, что ты хотел. Что тебе еще от меня надо».

Вдруг он побледнел и смотрит куда-то за мое плечо, за дверь. Я тоже повернулся – там стоит полковник в папахе. Меня сразу взяли и увели.

Что еще придумал майор, кто был этот полковник – об этом Александр Агафонов узнает только в 2001 году. Но тогда это моментально изменило жизнь узника.

Меня увели уже не в ту камеру, где я сидел, в смертную, а в отдельную одиночку. Сижу, через два часа – баня. Чистое белье дают. Тут же сразу на «столыпинские» сажают, отвозят. И я через сутки под Курским вокзалом – там стоит целый ряд «столыпинских» вагонов. Меня сажают в огромный вагон, где нас по 12 человек содержат в одной камере. Дают полбуханки хлеба и хвост селедки – сухой паек. Ну ребята спрашивают:

- Ну ты откудова?

- Откуда я – черт его знает. По 58/6 вот и все.

- Ну ты долго здесь не задержишься.

И точно, через два часа двое заходят: один такой – ноги буквой О, маленький и винтовка в два раза выше его самого. А другой – высокий. Посадили меня в «воронок». Считаю: поворот направо, поворот налево, сигнал, что-то там открывается, заехали, жужжит-закрывается, меня выпускают. Под ногой у меня ступеньки – три ступеньки вверх и потом 20 ступенек вниз. Приехали на Лубянку. Меня поразило. Прямо как у немцев – чистота, паркет. Меня заводят в бокс – никаких окон. Паркет и стул. Ну я сажусь на стул. Открывается дверь:

- Почему не раздеваетесь?

- Чего я буду раздеваться? Тут ни кровати, ничего нет.

- Не разговаривать. Раздеваться.

Ну что, я раздеваюсь догола. Приходят двое в белых халатах и начинают шмонать. Что из меня бедного, из концлагерника, из лагерника ГУЛАГа можно еще найти. Таблетка какая от зубной боли – все записывается. Да еще приседания: «Поднимите пенис, повыше. Наклонитесь задом. Разверните ягодицы». Вот такая штука. И опять теперь уже в камеру, в одиночку. И дня через три-четыре меня вызывают. Там их целая комиссия. Ну, несколько капитанов, несколько подполковников. Кто, что, как – ознакомление. Спрашивают: «Как было в немецких концлагерях, как было в немецких тюрьмах и как у нас?» Где, мол, лучше, где – хуже?

И вновь смысл происходящего остается для Агафонова загадкой на многие годы.

А между тем я в Бутырке подписал бумажку: «Постановление особого совещания при Президиуме Верховного Совета. СОЭ – социально опасный элемент. Пять лет, начиная со срока предъявления акта на арест». А арест у меня был в 1949 году. А те годики, которые раньше были – о них никто ничего не знает, и на них им «абсольман», то бишь абсолютно наплевать. Я уже стал врачом – ОЛП – отдельный лагерный пункт. В Ухте в 1953 году вдруг какая-то суматоха. Все «плакают». Оказывается «батюшка» наш умер пятого марта. Еще я поработал и вдруг меня со всеми манатками на «головной» и уже в поезде мы встречаемся с другими иностранцами. Наконец-то признали, что я как никак, а иностранец – югославский гражданин. Мы в Ярославле. Лагерь большой. Там и немцы, и итальянцы, и испанцы, и французы, и сербы. По группам. Первыми, по-моему, были итальянцы. Испанцев из Сибири – их 20 раз уже успели переселить из лагеря в лагерь, и каждый раз говорили, мол, едите на родину. У них поднялось давление – 220 – и мне приходилось помогать делать кровопускание, чтобы сердце выдержало. Из Ярославля нас в Кадиевку приезжают два капитана прямо в зону. Зачитывают мою фамилию, потом еще двоих моих друзей Живорада Богича и Илича Милича. Значит: «Постановлением Президиума Верховного Совета Вы освобождаетесь на общих основаниях». Я говорю:

- Чего это, на общих основаниях. Это что, значит – дадите мне бумажку, что я сидел, и давай на улицу? Никто меня на работу не примет. Нет, мы отказываемся.

- Как, но это же Президиум Верховного Совета!

- А мне наплевать. Не выйду я на общих основаниях, вот и все.

- А какие у вас требования?

- Наши требования: первое, немедленное трудоустройство на работу. Чтобы город был, где и лесок есть и рыбку половить можно. И свободная переписка с заграницей.

- Это вы много захотели.

- А мне наплевать. На общих основаниях не хочу. Мне это не нужно новый срок зарабатывать.

Через две недели приезжает совсем другое лицо:

- Ваши требования удовлетворим. Все будет в порядке. Пожалуйста, выходите.

Без шмона, без ничего, тех отправили в Киев, где у них уже жены были, а меня в Луганск, он тогда назывался Ворошиловград в гостиницу «Октябрь». Дают 600 рублей. А это уже был февраль 1954 года. А оказалось, что я был амнистирован еще 28 марта 1953 года. Год амнистия тянулась. Дают мне 600 рублей – идите, оденьтесь. А вы думаете, я знаю, «шо оно таке?» Февраль – все витрины заиндевелые. А я боюсь заходить – я не знаю, что такое 600 рублей. Что на них можно купить? Написано – промтовары, продтовары – откуда они выдумали такие названия? Наконец, я увидел, как кто-то выходил и я увидел, что там рубашки висят. Туда я и зашел. Я оделся, и еще у меня 200 рублей осталось. Приезжают, значит «товарищи».

- Нашли мы Вам работу. Нашли подходящий город. Называется Ровеньки родина Олега Кошевого и Любы Шевцовой.

Я промолчал, а сам думаю: «А кто они такие?» привезли меня туда в гостиницу и на следующий день уже в сопровождении одного из этих товарищей, я иду ЦЭМ – в центральные электромеханические мастерские. Меня устраивают слесарем. Значит, изготовлять болванки для винтов. Но из этих круглых головок надо сделать шестигранники. Я зажимаю в тиски, начинаю напильником – одну грань, другую, третью. А их там целая куча. Подходит один и говорит:

- Ты что, дурной? Берешь клещами за резьбу, ставишь на тиски, бух молотком – вот тебе шестигранник.

Действительно, в этой стране можно многому научиться. После этого я сразу стал бригадиром монтажников. Начал строить шахты, обучился электросварке. Работаю на шахте. А шахтерки там были – если у вас не крепкие трусы – берегись, разорвут все. Такие горячие. Причем темнота же кругом – ни жизнь, а красота. Вот почему я такой нахальный стал.

Несмотря на это нахальство Александр Агафонов отлично понимал, что в Советском Союзе надо быть всегда на чеку и потому все свои попытки выбраться из СССР он предпринимал очень осторожно. По переписке он нашел своих друзей по сопротивлению, но заграницу его никогда не выпускали. Не выпускали до начала 90-х годов. Недавно, находясь уже в Париже, он получил свое дело из КГБ и написал книгу "Схватка над пропастью". Но об этом в другой раз. Если найду книгу - её распродали.