Еврейское детство в Стамбуле

"Моя фамилия - Керибар, что по-турецки означает "янтарь". Некоторые мои родственники носят еврейскую фамилию Леви. У моей семьи - турецкая фамилия Керибар с 1936 года. Как потом мне объяснили, мой прадед торговал янтарем. Поэтому моя семья и приняла эту фамилию.

Мой отец родился в Хайдарпаше, на азиатской стороне Босфора. Его семья была зажиточной, в ней было восемь детей: четверо мальчиков и четверо девочек. Моя мать родом из Александруполиса, тогда еще он назывался Дедеагач и был частью Турции (сейчас это город в Греции - Ред.). Мой отец родился в 1900-м, а мать - в 1907-м. Они познакомились в Стамбуле. Я появился на свет в благополучном районе. Квартиру мой отец получил в наследство от своего отца. Оба они, и отец, и дедушка, торговали фарфоровой, фаянсовой и стеклянной посудой, столовыми приборами, кухонными принадлежностями и считались одними из самых лучших в своей области в Стамбуле.

Но потом многое изменилось, наступили тяжелые времена. Началась война, затем ввели "варлик вергиси" (так назывался особый высокий налог, которым облагались в Турции в 1942-1944 годах, в первую очередь, немусульмане). Когда после войны было образовано государство Израиль, в Турции жили 80 тысяч евреев. Больше половины решили уехать в Израиль. Мой отец остался. Он не был идеалистом, не был религиозен, и нас не воспитывали в религиозном духе. Бизнес есть бизнес, и спустя десять лет после "варлик вергиси", который тяжело по нам ударил, дела вновь пошли хорошо.

Отец восхищался немецкой армией

Конечно, мы не любили нацистов. Никто не любил Гитлера. Но только после войны мы узнали о том, что произошло, о концлагерях и ужасах Холокоста. Немного странно говорить о том, что мой отец восхищался немецкой армией. Он считал, что это лучшие солдаты в мире. Когда ему было 16-17 лет, дедушка послал его в Австрию, и мой отец провел два года в Вене. А это немало значило! Поэтому он получил соответствующее образование и в совершенстве говорил по-немецки. Сначала же он учил немецкий здесь в школе.

Моя мать была прямой противоположностью. Она терпеть не могла немцев. А мы, дети, играли в войну. Немцы были "плохими". Но иногда и они выигрывали. Я хорошо помню одну белокурую девочку, которую я во время игры ударил чем-то тяжелым по голове. Она играла немку, потому что была блондинкой.

Флаг со свастикой в штормовую погоду

Однажды в марте 1944 года, в воскресенье, был ужасный ураганный ветер. Из-за урагана двое солдат пытались спустить флаг со свастикой на территории немецкого консульства. Они так сильно за него тянули, что он вдруг разорвался на части, которые разлетелись по ветру. И моя мама сказала: "Видишь? Это конец Германии. Это нам знак, что Германия проиграет войну". Когда я рассказываю эту историю сейчас, я как будто все это снова вижу. Я помню этот флаг, а здание консульства, оно было желтого, горчично-желтого цвета.

Мы не особенно страдали от антисемитизма, если не считать этого разорительного налога... И еще моего отца дважды призывали в армию, служить он должен был в регионе, куда отправляли только представителей меньшинств.

Синий свет

Поскольку мы не были религиозной семьей, я почти ничем не отличался от своих сверстников. Я играл с ними, никто по этому поводу ничего не говорил. Но когда мой брат женился на девушке из еврейской общины, я узнал о том, каково приходилось другим евреям. Невеста брата ходила в итальянскую школу. А потом, в 1942 или 1943 году, ее оттуда просто вышвырнули, и она пошла в американский колледж. В итальянской школе ей сказали, что неитальянцам, тем более евреям, там больше нельзя учиться. Но лично я не пострадал. Да и, кроме того, многое не понимаешь, будучи ребенком.

Мне было шесть-семь, а может, восемь лет. Я хорошо помню затемнения. В квартире у нас был прикреплен черный картон на окна, и перед наступлением ночи мы должны были выключать абсолютно все лампы. Ни один луч света не должен был проникнуть наружу. Когда мы выглядывали на улицу, то ничего не видели, потому что и на улице не было света. Но мы зажигали лампы, которые излучали синий свет. Наверное, их не видно было с самолетов.

Я помню, что моя мама - как и многие другие матери - держала наготове теплые вещи, на случай, если придется бежать, когда нападут немцы. Если бы они пришли с севера, нам бы, наверное, пришлось бежать в Анатолию. И поскольку в Анатолии зимой очень холодно, она собрала для нас очень колючие шерстяные вещи. У нас были и съестные припасы на случай, если мы ничего не сможем купить на черном рынке. Конечно, в Турции было лучше, чем там, где шла война. Но и у нас продукты выдавали по карточкам, хлеб, например, да и не только его...

И вот еще что: никто не знал, нападут ли немцы на Турцию или нет. Ведь они были и в Греции, и в Югославии, и в Болгарии... Бог знает, что бы случилось, если бы они сюда пришли. Наверное, турецкое правительство дало бы им список с именами всех членов еврейской общины. Не знаю, что бы с нами тогда произошло. Оказались бы и мы тогда в Освенциме, в газовых камерах?.."