Портрет: Андрей Иванович Остерман
«Он имел все нужные способности, чтобы быть хорошим министром, и удивительную деятельность. Он истинно желал блага русской земле, но был коварен в высочайшей степени, и религии в нём было мало, или, лучше, никакой; был очень скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться, с такою ловкостью умел придавать лоск истины самой явной лжи, что мог бы провести хитрейших людей. Словом, это был великий министр.»
Так охарактеризовал Остермана герцог Лирийский, бывший испанским посланником при дворе в Петербурге. Несмотря на свои немалые заслуги перед российским государством, в истории «хитрый вестфалец» Остерман, переживший нескольких императоров и императриц, сохранил за собой репутацию ловкого интригана и крайне лицемерного политика.
Генрих Иоганн Фридрих Остерман родился в 1686 (по некоторым источникам, в 1687) году в Бохуме в Вестфалии в семье лютеранского священника. Генрих Иоганн был очень живым ребёнком и, несмотря на строгое воспитание, отличался свободолюбием. Сначала он посещал латинскую школу в Бохуме, а затем учился в гимназиях в Зойсте и Дортмунде. Уже тогда проявились его недюжинные способности: когда мальчику исполнилось 15 лет, отец отправил его в Йену, где он был зачислен в университет на факультет права (или богословия, согласно другим источникам).
Впрочем, закончить учёбу Остерману не удалось. На одной из разгульных студенческих пирушек в кабаке он заколол шпагой студента, в результате чего ему пришлось бежать из города. Один из очевидцев этого трагического события в своих свидетельских показаниях указывает, что в кабаке, куда пришёл ставший жертвой студент, «пировало сборище пьяных вестфальцев. Среди них был маленький Остерман, изрядно подвыпивший. Ему пришла фантазия потанцевать, и он столь диковинным образом претворил её, что чужак, сидевший за столом на скамье, громко рассмеялся. Тогда один из буйной компании, заметивший это, сказал Остерману: «Братец, этот насмехается над тобой!». Ни слова не говоря, без всякой попытки формального предупреждения, Остерман обнажил шпагу и в мгновение ока проткнул невинного, несчастного и безоружного юношу. Остерман обратился в бегство и ускользнул от правосудия».
Остерману тогда не было ещё и 16 лет, чем, видимо, и можно объяснить его легкомыслие. Тем не менее, это событие стало переломным в его жизни. В этом судьба Остермана напоминает судьбу другого драчливого студента – Бирона, которому по той же причине пришлось в своё время бежать из Кёнигсберга. Недоучившийся студент Остерман бежал в Голландию, где он познакомился с вице-адмиралом русского флота, норвежцем Крюйсом, вербовавшим, по поручению Петра Великого, иностранных специалистов на российскую службу. Зная, что царь охотно берёт иностранцев на службу, не слишком вчитываясь при этом в их послужной список, Остерман в 1705 году отправляется в неведомую Россию.
Впрочем, совсем неведомой Россия для него не была. Старший брат Остермана преподавал немецкий язык племянницам Петра Первого, царевнам Екатерине, Анне (будущей императрице) и Прасковье. А другой родственник Остермана был воспитателем царевича Алексея. По прибытии в Россию Остерман тут же приступил к изучению русского языка, на котором он уже через 2 года прекрасно изъяснялся. Аналитический ум, знания немецкого, голландского, латинского, французского и итальянского языков, работоспособность и изрядное честолюбие Остермана были замечены Петром Великим. Прилежного и старательного немца зачисляют переводчиком в Посольский приказ. А в 1710 году Остерман становится личным секретарём Петра Первого, который впоследствии охарактеризовал его так:
«Никогда ни в чём этот человек не сделал погрешности. Я поручал ему писать к иностранным дворам и к моим министрам, состоявшим при чужих дворах, отношения по-немецки, по-французски, по-латыни. Он всегда подавал мне черновые записи по-русски, чтоб я мог видеть, хорошо ли понял он мои мысли. Я никогда не заметил в его работах ни малейшего недостатка».
Во время Северной войны Остерман находился при походной канцелярии Петра Первого, выполняя весьма серьёзные поручения царя. Так, именно Остерман был отправлен к польскому королю с извещением о взятии Риги. Он ездил также к прусскому и датскому дворам, стараясь заручиться поддержкой в войне против Швеции. На переговорах с Великим турецким визирем Остерману неожиданно удалось добиться для России вполне сносных условий заключения мира. Дипломатическим триумфом Остермана, однако, было подписание Ништадтского мира, закрепившего российские победы в Северной войне. В день подписания договора Пётр Первый пожаловал Остерману титул барона и чин тайного советника. С 1723 года Остерман занимает пост вице-президента Коллегии иностранных дел.
Несмотря на то, что в петровское время деятельность Остермана сосредотачивалась на внешней политике, значительную активность он проявлял и во внутренней политике: участвовал, например, в учреждении коллегий, в разработке табели о рангах, в организации Академии наук.
В Петербурге Остермана стали называть на русский манер Андреем Ивановичем. Он был женат на русской, хорошо говорил по-русски и поэтому считался «своим». Говорят, что он даже крестился в православие. Впрочем, по другим свидетельствам, Остерман всегда оставался убеждённым лютеранином и вместе с Минихом покровительствовал лютеранской общине в Петербурге.
При преемниках Петра возвышение Остермана продолжается. Екатерина Первая назначает его вице-канцлером и членом Верховного Тайного совета. Кроме того, Остерман руководит работой Комиссии о коммерции, занимавшейся развитием русской торговли. На посту директора почт он налаживает почтовое сообщение между отдельными регионами России и уделяет особое внимание строительству дорог. В 1727 году благодаря протекции Меншикова Остерман становится воспитателем наследника престола, внука Петра, будущего императора Петра Второго.
Во время недолгого правления Петра Второго Остерману удаётся устранить такого конкурента, как всесильный Меншиков. А в период правления Анны Иоанновны Остерман сосредотачивает в своих руках практически всё государственное управление, разумно оставаясь при этом в тени фаворита императрицы Бирона. Анна жалует Остерману графский титул и назначает первым кабинет-министром. Одновременно он руководит военно-морской комиссией, занимавшейся восстановлением российского флота. Позже, уже при Анне Леопольдовне, давшей Остерману чин генерал-адмирала, власть его становится практически безграничной, но лишь на очень короткое время.
На должности кабинет-министра Остерман играл ключевую роль, сосредоточив в своих руках огромную власть и поражая своих коллег неимоверной работоспособностью и умом. И при этом, тем не менее, он оставался беспринципным политиком. Впрочем, к его чести необходимо упомянуть, что он был одним из очень немногих государственных деятелей того времени, не замаравших себя взятками и скандалами с государственными деньгами.
Прожив в России десятилетия, Остерман так и не обзавёлся друзьями. Что, впрочем, и не удивительно, поскольку, по свидетельствам современников, общаться с Андреем Ивановичем было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были просто легендарными, а о его искусстве притворяться рассказывали анекдоты. Как только нужно было принимать какое-нибудь важное решение, у Остермана тут же внезапно начинался приступ подагры или какой-либо другой болезни, и вытащить его из постели не было никакой возможности. Кстати, именно таким образом ему удалось отвертеться от необходимости подписать знаменитые «Кондиции», ограничивавшие власть Анны Иоанновны. Один из таких случаев упоминает в своём письме Бирон:
«Остерман лежит с 18 февраля, жалуется на боль в ушах. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа, во-вторых, турецкая война идёт не так, как того желали бы».
А английский посланник в Петербурге Финч так описал свою аудиенцию у Остермана:
«Пока я говорил, граф казался совершенно больным, чувствовал сильную тошноту. Это была одна из уловок, разыгрываемых им всякий раз, когда он затруднялся разговором и не находил ответа. Знающие его предоставляют ему продолжать дрянную игру, доводимую подчас до крайностей, и ведут свою речь далее; граф же, видя, что выдворить собеседника не удаётся, немедленно выздоравливает как ни в чём не бывало».
Анна Иоанновна уважала Остермана за солидность, огромные знания и обстоятельность. В вопросах внешней политики он был незаменим. Правда, императрице приходилось набираться терпения и, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намёки, вытягивать из него оптимальный вариант решения дела. Остерман был хорош для Анны как человек, полностью зависимый от её милостей, поскольку в силу своего нрава и положения он всё-таки оставался «чужаком» в России.
Фон Хавен, оставивший записки о своём путешествии в Россию, описывает Остерманна так:
«Остерман обладал представительной внешностью и хорошим сложением, но и не менее одарённым разумом. Свой ум он доказал, главным образом, в трёх вещах. Первая – он никогда не покровительствовал никому из друзей. Вторая – он почти всегда притворялся больным, благодаря чему избегал многих подозрений и преследований, да и легко мог скрывать свои мысли и намерения. Третья – то, что он женился на природной русской знатной даме. Благодаря этому последнему большинство русских видели в нём соотечественника».
После воцарения Елизаветы Петровны в результате переворота, который Остерман попытался предотвратить, судьба его складывается печально. Елизавета оказалась злопамятной. Остермана обвинили во всех смертных грехах: что он якобы изменил присяге, данной Екатерине Первой; что после смерти Петра Второго и Анны Иоанновны он якобы устранил Елизавету Петровну от престола; что сочинил манифест о назначении наследником престола принца Иоанна Брауншвейгского; что советовал Анне Леопольдовне выдать Елизавету Петровну за иностранного «убогого» принца; что раздавал государственные места иностранцам и преследовал русских; что делал Елизавете Петровне «разные оскорбления». За всё это он был приговорён к смертной казни, которую императрица великодушно заменила ссылкой в Берёзово, туда, куда в своё время не без стараний Остермана был сослан Меншиков. Там он и прожил свои последние годы вместе с женою, практически никого к себе не допуская и страдая от многочисленных хворей. Там же он и умер в 1747 году, и там же, в далёкой Сибири, был и похоронен.
На эшафот старика, скрюченного болезнью, вынесли четверо солдат. Приговор Остерман выслушал спокойно. Палач расстегнул ему камзол, старую ночную сорочку и велел положить голову на плаху. И тут ему был зачитан указ императрицы о замене казни ссылкой. Старик не утратил выдержки и не проявил никаких эмоций. Он лишь брюзгливо потребовал: «Извольте вернуть мне мои парик и шляпу».
Неоднозначная и противоречивая личность Остермана обусловила тот факт, что современники и потомки оценивали его так же неоднозначно и противоречиво. Одни, указывая на его ум, трудолюбие, неподкупную честность и прекрасное знание политической обстановки в Европе, считали его «одним из величайших министров своего времени». Так, Фридрих Второй видел в нём «искусного кормчего», который «в эпоху переворотов самых бурных верною рукою управлял кормилом империи, являясь осторожным и отважным, смотря по обстоятельствам». Другие упрекали его в чрезмерном честолюбии, скрытности, двоедушии и коварстве. Волынский, например, ставший жертвой интриг Остермана, считал его человеком, «производящим себя дьявольскими каналами и не изъясняющим ничего прямо, а выговаривающим всё тёмными сторонами». Правы, видимо, и те, и другие. Ведь время тогда было такое, что приходилось действовать в обстановке часто сменяющихся правителей, придворных интриг и ненадёжности положения всех, кто был близок к трону. Пусть Остерман и другие «иноземцы», призванные Петром Первым в страну, и рассматривали Россию как «арену для своего честолюбия». Однако не следует забывать, что именно они, соединяя, по словам выдающегося русского историка Соловьёва, «свою славу со славою России», способствовали тому, что Россия в качестве великой державы стала частью европейской истории.
Анатолий Иванов