85- летний юбилей поэта Норы Пфеффер

Сегодняшняя передача посвящена юбилею поэта Норы Пфеффер. 31 декабря 2004-го года ей исполнилось 85 лет.

Нора Пфеффер – автор более двух десятков детских книг, которые вышли в свет в разных советских издательствах на немецком и в переводе на русский язык, а две последние вышли в Германии в издательстве Бурау.

Стихи Норы Пфеффер - для детей и для взрослых – печатались также в советской периодике. В настоящее время выходит уже третье издание лирического сборника «Время любви (Zeit der Liebe)».

С Норой Пфеффер в Кёльне встретилась Элизабет Вибе. Она у меня в студии. Здравствуйте. Госпожа Вибе, Вы принесли запись беседы с Норой Пфеффер. Вам слово.

Я хочу начать со стихотворения.

Полярная волчица. Нориллаг, Дудинка, 1949 год.

Полярная полночь.
Пронзительный вой.
А сполохи немы –
холодные зрители.
Охотники мать у волчонка похитили –
И вот она воет,
- Но что из того?
Клыки загоняет
в железо ворот,
И тяжкую клетку
шатает со скрежетом.
И вздыбила шерсть,
и в отчаянье бешеном
То лезет наверх,
то решётку грызёт.
Которые сутки
не есть ничего.
По клетке кружит,
как по небу созвездие.
Всё ищет, всё ищет
в решётке отверстие.
А выхода нет.
- Но что из того?
Когда ж ненадолго
забудется сном –
На воле она,
за воротами грозными,
И мчится к волчонку
прыжками огромными
И лижет
лохматую шёрстку на нем.
Проснётся –
и снова пронзительный вой,
Круженье,
отчаянье,
тщетное бдение.
Бесследно исчезло
её сновидение.
Исчезло, исчезло…
- Но что из того?

Это стихотворение из сборника стихов Норы Пфеффер «Время любви». На русский язык переведено Владимиром Леванским. Считалось, что оно посвящено природе. Но чтобы понять это стихотворение и постичь всю глубину поэзию Норы Пфеффер, нужно знать её судьбу.

Да. О самом резком повороте в этой судьбе я несколько слов скажу.

Тбилиси. Конец 43-го года. Нора Пфеффер приговорена к десяти годам заключения. Муж, отец её голубоглазого малыша, раненый на фронте, лежит в госпитале в Барнауле. Отец Норы, бывший директор элитной немецкой школы Тбилиси, уже многие годы находится в лагерях ГУЛага. Родные сосланы в Казахстан. Они – российские немцы. Норе, жене грузина, разрешили остаться. Родственники мужа – грузинская элита, старинный грузинский род. Дед – католикос, то есть глава церкви Грузии, отец - нарком. После объявления приговора осуждённая Пфеффер среди бури чувств испытывает и чувство неловкости перед друзьями, которые проходили по тому же наспех сфабрикованному делу. Все осуждены невинно. Но они получили другие приговоры – к расстрелу, к 25-ти годам. Ей же дали всего десять лет. Отняли всего десять лет жизни. Нет. Отняли больше. Жизнь до отбывания лагерного срока и жизнь после него под один знаменатель не подводятся.

Мы сидим на жёстком диване в небольшой квартире в Кёльне, заставленной полками с книгами. Нора Пфеффер близоруко щурит глаза и подносит ближе к лампе газету, в которой хочет показать статью, посвящённую её 85-летию. Уголок газеты касается лампы и начинает тлеть. Этот запах. Нора Пфеффер смотрит растерянно. Этот запах против воли мгновенно переносит её в прошлое. «Заключённые в бараках, - говорит она, - на ночь ставили свои мокрые валенки как можно ближе к железной печке – сушиться. Печка была раскалённая, от валенок в бараке стоял запах горелого».

Да. Прошлое всегда присутствует в настоящем. Но сегодня мы хотели говорить о другом, и я задаю поэту Норе Пфеффер свой главный вопрос: «Как Вы пришли в поэзию?»

Я уже всегда любила поэзию. С детства.

Вы писали в детстве стихи?

Нет, нет, нет, нет. Дело в том, что все баллады Шиллера, Гёте, Уланда я знала наизусть. Не потому... Я их не учила. Просто они запоминались. В детстве очень хорошая память. И я очень любила все эти баллады. Я выросла на немецких детских книгах. Не на русских. Русских авторов детских книг, например, Михалкова, Маршака, Чуковского, я их узнала, когда уже вернулась из лагеря, когда была совершенно взрослым человеком.

Поэтическое творчество Норы Пфеффер началось с переводов.

Когда я была арестована, я попала в лагерь в Баку. И там я встретила одного заключённого, который до меня был бухгалтером литейного цеха плюс кузницы. А потом построили новый огромный литейный цех. Его оставили в кузнице, а я должна была в литейном цеху быть. И я к нему ходила, чтобы консультироваться у него. И как-то я зашла к нему и вижу самодельные тетрадки, что-то он пишет. Я посмотрела через плечо и вижу – русские стихи. Говорю: «Позвольте, я посмотрю». Я так читала все эти стихи в этой малюсенькой тетрадочке, я чувствовала, что это поэт.

- Вы назвали его имя?

- Николай Домовитов. Он был... Вид у него был ужасный. Он весь был опухший. От недоедания. Это... ноги опухшие были. Руки опухшие были. То есть водянка уже такая была.

- Молодой?

- Молодой. Может быть, на несколько лет старше меня был. И вот он каждый раз, как напишет что-то новое, он бежит уже в литейный цех ко мне. И читает новые стихи. Я обязательно его... Бывало очень интересно моё мнение узнать. И я начала, так как мне очень нравились его стихи, я начала переводить их. И посылала домой, и мои племянницы, тогда ещё, они учили наизусть эти стихи. Я попробую одно из стихотворений вспомнить. Вы уж извините, если я ошибусь в чём-то.

В печурке узкой тлеют понемногу
сырые ветви клёнов и берёз
Закрыты двери,
только у порога скулит продрогший на морозе пёс.
И лязгает он жёлтыми клыками
и клык на клык не попадёт.

| ....Кончается так:
Но люди глухи.
Им тепло у печки.
Им наплевать,
что в этот самый час
тихонько гаснут маленькие свечки
печальных и уставших псиных глаз
Им наплевать, что в жилах кровь остыла
и снег набился в раковины ушей.
И стал на миг пёс сам себе постылым
лизавший часто руки у людей.

Нора Пфеффер знает, что сегодня разговор должен идти о ней и о её поэзии, но невольно снова и снова уходит от темы. К другим людям. О них она думает.

- Потом меня переслали на дальний этап. Всех женщин из этого лагеря взяли, переслали на дальний этап. И я попала на Таймырский полуостров. Тогда я уже не писала. То есть и в лагере я не писала. Я только единственное… я переводила Домовитого немножко, потому что мне его стихи нравились. Это были мои первые попытки поэзии. Да.

- Это были на немецкий язык переводы?

- Да. На немецкий язык я переводила. И интересно, что я ему написала балладу Уланда «Проклятие певца». С подстрочником. И он перевёл эту балладу на русский язык. И у меня до сих пор где-то сохранилась она.

Сын Реваз Каралашвили – главный человек в жизни Норы Пфеффер. Всё её творчество связано с сыном. Он – тот ребёнок для которого она пишет свои детские стихи. Он – доктор филологических наук, профессор, строгий литературный критик. Вечностью казались матери годы заключения из-за разлуки с её мальчиком, с её Буби. Новым страшным ударом судьбы стала его преждевременная смерть. Над письменным столом висят фотографии. Нора Пфеффер живёт одна. Иногда из Тбилиси приезжает внук. Он издатель, и на Франкфуртской книжной ярмарке ему нужно бывать обязательно. Иногда ненадолго тоже приезжает взрослая внучка. И тогда Нора Пфеффер счастлива.

- Мой сын знал, что все эти детские стихи я писала для него, хоть он тогда уже был взрослым. Но он чувствовал, что это для него было. Он знал это. И он очень любил мои детские стихи. Он мне даже иногда говаривал: »Ах, мама, ты пиши детские стихи. Ты сама ещё ребёнок». Он всегда меня просил, когда выходила детская книга, чтобы я ему несколько экземпляров послала, чтобы своим друзьям в Германию послать. Значит, наверное, всё же положительно относился. Самый большой критик был мой. Я очень серьёзно относилась к детским своим стихам. Тут надо сказать, что ребёнок очень легко отличает грань: где кончается сказочный элемент и где начинается правда. И вот тут его нельзя обманывать. Было такое маленькое стихотворение о скорпионе и о лягушонке. Для того, чтобы написать это стихотворение я сперва всё прочла про скорпионы. И где они самые ядовитые и так далее. И узнала, что в Бразилии. Что они ведут ночной образ жизни. Что они живут под камнями, но недалеко от воды. Хотя они плавать не умеют. И что они тоже относятся к Spinnentiere, как тарантул. Что они родственны тарантулу. И на этом я потом построила своё стихотворение. Что скорпион плавать не мог, но он должен был перейти через реку, на другой стороне жил его друг тарантул.

Мне нужно было, чтобы мои стихи были бы звонкие, со звонкими рифмами. Чтобы они легко заучивались наизусть, играючи, но в то же время не были бы примитивными. Ну и это мне удавалось. Так мне кажется. Потому что дети очень легко запоминали эти стихи. Я помню, я как-то приехала в Германию, в ГДР. И там мои книги каким-то образом тоже туда попали, и я выступала в какой-то школе в Мекленбурге. Один писатель меня пригласил. Вернер Линдеманн. Детский писатель. Как раз проходила неделя детской книги. Тогда Линдеманн сказал: «Ты хочешь?» Я говорю: «С удовольствием, хочу». Что, значит, буду выступать. И он позвонил тогда, что вот гость из Советского Союза приехал. И когда я выступала перед этими детьми, я почувствовала, что это моя аудитория. И очень много было вопросов у детей. И тут один говорит: «А я знаю Ваши стихи». – «Какое?» – «Lehrer Hecht» (Щука). Да? И он всё это – довольно длинное стихотворение, длинная сказка была. Он эту сказку рассказал без единой ошибки. Конечно, это мне было приятно.

Большинство книг Нора Пфеффер написала для детей.

- У меня вышло более 20-ти детских книг. Прекрасная переводчица у меня была. Лидия Степанова. Она, к сожалению, скончалась не так давно. Но она очень талантливая была переводчица. Она очень любила переводить меня и я была рада, что она переводила.

Насчёт взрослых стихов. Ну конечно, многие из них автобиографичны. Как я к ним пришла? Я Вам даже не могу сказать. Бывало так, что одно стихотворение вдруг пишется за полчаса, другое создаётся несколько лет. Одна строчка у меня где-то в голове. И вот она должна зреть и созревать, а потом вдруг я сажусь и пишу всё стихотворение.

- Как перестройка повлияла на Ваш поэтический труд?

- У меня появился целый цикл лагерных стихов, которые я раньше не могла издавать, писать, потому что всё равно не печатали бы. После перестройки я же последние восемь лет в Москве работала. В русских журналах - не только в «Просторе» - мои взрослые стихи, то есть лирика моя издавалась, но и в журнале «Дружба народов». Но это мне приятно было, конечно. Потому что очень трудно советско-немецкому поэту выйти на такую арену, хотя бы всесоюзную арену. Между прочим, у меня единственной из русско-немецких писателей. Первая премия за моё творчество, подписанная секретарём Союза писателей СССР. Вот, начинаю хвастаться.

-Признание какое-то было уже и в советское время?

- Да, да. И, действительно, многие меня знали. Я же и в радио ещё работала ко всему. Поэтому многие знали меня как диктора, и многие же прямо обращались, когда в радио писали, они обращались к диктору. Потому что они слышат мой голос, они знают, что это Нора Пфеффер, и поэтому всякие просьбы и так далее: это ко мне. И как раз сейчас к 85-летию я получила столько поздравлений. От бывших студентов. От бывших коллег. От бывших…, которых я уже совсем не помнила. И вот, и они мне пишут, и они помнят до сих пор меня. Было очень приятно.

Вы слушали передачу, посвящённую творчеству поэта Норы Пфеффер. Её подготовила Элизабет Вибе.