29.05.2001 «Я была тогда с моим народом Там, где мой народ, к несчастью, был» Часть I.

На наших глазах распались великие царства, казавшиеся вечными государственные машины. Кто-то помнит только недавний распад СССР и Югославии. А кто-то - и разгром Третьего рейха, и развал самой обширной колониальной империи британцев, кровавое отделение от метрополий колоний Франции, Бельгии, Нидерландов. Под обломками этих, казавшихся вечными, государственных сооружений остались десятки миллионов жизней.

В русской культурной памяти есть две хрестоматийные строчки, они принадлежат перу Анны Ахматовой и дают что-то вроде последнего оправдания всетерпимости покорных сыновей и дочерей отечества.

Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.

Это - сколь бы ни было оно горьким! - тёплое чувство причастности к большому народному телу, может быть, отчасти объясняет полный успех Сталина и его команды, которые после войны при всеобщем одобрении отправили в лагеря и на поселение сотни тысяч бывших солдат армии-победительницы, попавших в плен, депортировали - опять же при молчаливом одобрении большинства - в полном составе целые народы, обвиненные в сотрудничестве с оккупантами. Психологическое оправдание всем этим карам у маленького человека было одно: мы все были тогда вместе, а они, она или он были не с нами. Стало быть, они были против нас.

Этот мотив и сегодня присутствует в сознании тех в Германии, для кого остались предателями Томас Манн, оправдывавший бомбардировки германских городов, или Марлен Дитрих, ставшая американской фронтовой артисткой. О да, эти люди и тысячи им подобных были настоящими убежденными антифашистами. Но они не были со своим народом, они не были там, куда пришло покорное большинство.

Можно себе представить, что и в Сербии много лет спустя после Милошевича в сознании многих сербов предателями, или плохими сербами, будут считаться дезертировавшие из югославской армии молодые мужчины. Они не были со своим народом во время бомбардировок югославских казарм и танковых колонн, белградского телецентра и попавших под случайный обстрел гражданских объектов. «Отсиживаясь» в Будапеште или Мюнхене, они стали «предателями».

Пожалуй, это самый распространенный взгляд на вещи, и надо быть совсем простодушным человеком, чтобы объявлять его, этот взгляд, например, устаревшим. Но всё-таки с течением времени, когда догорает огонь войны, когда сносят руины и выстраивают новое жилье, в поле зрения человека попадают и другие судьбы, так сказать, альтернативные биографии. С таким альтернативным человеком мы и беседуем сегодня.

Ольга Свинцова:

Я родилась в 1948 году, значит после войны. Отец мой был военнопленный. Маму немцы вывезли в Германию вместе с бабушкой. Они попали в лагеря перемещенных лиц, где родилась моя сестра, выдавали себя за старых эмигрантов, чтоб их не вернули в Советский Союз. Перебрались в Бельгию, где я родилась. Когда репатриационные комиссии явились в Бельгию, чтоб их забрать, они подались в Марокко.

Это говорит парижанка Ольга Свинцова.

Мой отец родился под Ленинградом, он уже до войны хотел сбежать из советского союза. Для этого он вступил в пограничные войска НКВД. Он рассказывает, что их послали на финскую или литовскую, нет эстонскую границу, когда они брали Прибалтику. Он говорит, они стояли значит. Вдруг приходит какой-то политрук и говорит, что вот сегодня на нас напали эстонцы и литовцы. Они говорят - кто нападал, мы тут стояли всю ночь, никто не нападал. А тот говорит: почитайте "Правду", там всё есть. И мама пошла к Власову, потому что они считали, что лучше бороться с коммунистами.

Т.е. они скорее продолжали жить в логике гражданской войны, а не отечественной?

Для них не было вопроса, что фашисты или немцы будут властвовать в России, если Сталин пропадет, а всё наоборот.

А родители родителей?

Дедушка у меня погиб в лагере в 1937 году, мама носилась по всем следователям. Он ей сказал: сейчас и вас посадят и меня посадят, бросайте это дело. Дядька мой, наоборот, молчал в те времена, он герой Сталинграда, ветеран. Человек, понимающий всё прекрасно, как все нормальные люди. Он вспоминал, что она была дочерью врага народа, но тем не менее из школы не исключили, потому что преподаватели за нее заступились. То, что она рассказывала, не вписывалось в картину, что каждый предавал. Значит, были другие люди. И сейчас есть.

Но вернемся к Вашей биографии, Ольга Свинцова. Итак, из Бельгии, где родителям удалось избежать репатриации в Советский Союз, семья Ваша подалась в Марокко, тогдашнюю французскую колонию. Почему Марокко?

Потому что у них был выбор между Марокко и Чили. Они предпочли Марокко. Мы жили сперва в Сидимаруфе, потом в Бурназеле, затем в Аим Саба. Когда они приехали, у них были естественно поддельные документы. Продлевал документы французский комиссар, которого звали Глайоль. Оказалось впоследствии, что и он русского происхождения. Всё прекрасно понимал и помогал таким людям.

Он что, попал во Францию после революции?

Он был представителем первой волны, да. Мое первое воспоминание в Марокко, это 1953 год, когда умер Сталин. В Марокко была довольно большая русская эмиграция послевоенного периода, и устроили громадный бал, чтоб отметить событие. А у нас на столе лежал "Крокодил", где была карикатура, т.е. картинка скорее, где изображались люди, которые рвали на себе волосы. Я запомнила: с одной стороны мама стоит в бальном платье, а с другой стороны вот такая картинка.

А что еще запомнилось - кроме этой сцены?

Что еще я помню - помню все собрания, которые там проводились. Все мечтали вернуться на родину. До 15-16 лет мы говорили о будущем - вот когда мы вернемся.

А как вы сохранили язык?

У нас был такой учебник русского языка. Родная речь. Мама вычеркнула всё что касалось Сталина. Первое знакомство с цензурой было.

А как складывались отношения русской колонии с местным населением?

Мы жили в самых бедных кварталах, вместе с арабами, в отличие от французов, поэтому когда начались неполадки с французами, эта их революция местная, они как-то снисходительно относились к русским. Например, мой отец раз как-то вышел на улицу. Шла толпа, он забежал в первый попавшийся дом, а там оказался один из главарей. Услышав, что мой отец не говорит по-французски, или очень плохо, спросил, кто он. Услышав, что русский, он его спрятал. Когда они разошлись, отец вышел, тот ему сказал: ты не волнуйся, вы, русские, хорошие, мы вам перережем горло, но я сделаю так, чтоб тебе не было больно.

Да, как-то трудно представить повседневную жизнь русской общины в таком экзотическом окружении, да еще в разгар национально-освободительной борьбы... Может быть, именно этот опыт помог Ольге Свинцовой двадцать лет спустя отправиться в первые поездки в Африку, в Афганистан и там вести переговоры об освобождении советских военнопленных. Но вернемся в русскую общину в Марокко.

Там была церковь в Бурназеле, батюшка был, Митрофан. Все встречались, все думали, как вернуться в Россию, что делать, как спасти Россию, то и сё. Мы ходили во французскую школу, католическую. Родители договорились, что мы не будем ходить на катехизис, поскольку это не совпадает с православием. Ну, так и жили. Папа был простым рабочим, работал на американской базе. Поскольку мама была хорошим химиком, мама работала в лаборатории. Помню, как слушали "Свободную Россию", как всё время глушили эту несчастную "Свободную Россию". В 1956 году мама выиграла в лотерею, мы смогли уехать во Францию.

И вы тем самым перестали быть бесправными перемещенными лицами?

Когда уехали во Францию, смогли выправить бумаги на беженские. Мы были беженцами, политэмигрантами. Во Франции мы жили сначала в центре Франции. Мы жили с другими эмигрантами, в основном, из Индокитая, столкнулись с простой французской жизнью. Отец работал на заводе. Мама устроилась тоже химиком. Ей платили очень мало, поскольку не было никаких организаций, помогающих беженцам, защищающих их права, надо было самому добиваться. Когда люди получали какую-либо работу, они ее брали. Несмотря не то, что чаще всего недоплачивали. Сначала ходили в школу, потом в лицей. В лицей, мы переехали и жили под Парижем в коммунистическом пригороде. Там были проблемы, конечно, с коммунистами. Потому что все преподаватели были коммунистами. В 1968 году мне было 20 лет, я поступила на русский факультет. Тогда я очень много работала для НТС.

Справка: В советские годы официальная точка зрения на НТС почти секретна: организация в справочных изданиях не упоминается. В книге Юрия Коргунюка "Современная российская многопартийность" (http://www.polit.ru/documents/102543.html) об этой партии говорится так:

Народно-трудовой союз российских солидаристов возник в 1930 г. в Белграде. Его создателями выступили молодые русские эмигранты, не примыкавшие ни к одному из идейных течений в эмиграции – ни к монархическому, ни к либеральному, ни к социалистическому. Истоки своей идеологии – солидаризма – они возводили к русской религиозной философии начала ХХ века и наследию сборника "Вехи". В основе солидаризма лежало стремление к "солидарности классов" (т.е. к единству интересов предпринимателей и работников) и к "солидарности нации" (т.е. к признанию всех россиян единой нацией – независимо от этнической принадлежности). Политическая программа НТС подразумевала также наличие твердой надклассовой и надпартийной центральной власти, обеспечение личных свобод и равенства всех перед законом, свободу экономических отношений и неприкосновенность частной собственности (прежде всего, на землю), а также "здоровый национальный эгоизм" во внешней политике. Своей главной задачей НТС считал прежде всего подготовку в России "национальной революции против большевистского режима". С этой целью в СССР для развертывания подпольной деятельности переправлялись активисты, которые, правда, или погибали при переходе границы, или бесследно исчезали в застенках ОГПУ и НКВД.

Во время Второй Мировой войны одни активисты НТС пытались установить контакты с генералом Власовым, в то время как другие создавали подпольные организации на оккупированных Германией территориями. Ни то ни другое особых успехов не имело, а напротив – привело к репрессиям против НТС. По окончании войны представители западных держав увидели в НТС союзника в борьбе с коммунизмом и помогли солидаристам возобновить деятельность союза. В 1949 г. НТС начал выпускать на территории Западной Германии журналы "Посев" и "Грани", которые пытался тайно переправлять в СССР. Предпринимались также попытки переправить в Советский Союз и группы активистов, однако все они заканчивались плачевно – арестом, лагерями, а то и расстрелом. Вместе с тем в 1953-54 гг. подпольная группа НТС действовала в Воркуте, в 1955-56 - в Ленинграде, а в 1959 г. даже состоялся закрытый процесс против "Всероссийского народно-трудового союза". В 1960-х гг. деятели НТС наконец-то нашли себе в СССР союзников – в лице нарождающегося правозащитного движения. Между солидаристами за границей и правозащитниками в Советском Союзе установились прочные контакты – первые способствовал переправке на Запад "самиздата", вторые распространяли внутри страны НТС-овскую литературу. В качестве же общероссийского движения НТС был зарегистрирован Минюстом РФ только в конце августа 1996 г.

Но Народно-трудовой союз 90-х годов - за обрезом нашего повествования.

Был Глазунов в это время в Париже. Мы ему это всё показывали. Моя сестра работала, когда никто уже не работал. Не было никакого транспорта, каждый день по 8 км пешком ходили. Папаша рисовал свастики на красных флагах, которые развесили у него на заводе. Вот так.

Так кончалась биография, которую пишут за человека его родители, и начиналась новая, которую пишет он сам, но с пониманием этого родительского опыта?

Ну это примерно так, но дело в том, что мне в этом отношении. Я очень многим обязана НТС. Я тогда первый раз пошла, мы называли это охотой. Я впервые пошла тогда с родителями за туристами, чтобы раздавать литературу. Я столкнулась с совершенно неожиданно таким замечательным абсолютно миром, потому что люди, простые туристы советские, которых только стали выпускать в 60-е годы, на меня производили сумасшедшее впечатление, потому что они были свободны, во-первых, они брали эти книги, как будто берут икону какую-то самую ценную, они шли на риск, потому что их потом запирали в гостинице, не давали им выходить. То, что рассказывалось о них здесь, о темном русском народе, не соответствовало тому, что я видела, во всяком случае. Вот, и поэтому я просто привязалась к ним, и чем дальше, тем больше. Потом стала работать, помогать диссидентам, а во время афганской войны мне показалось совершенно естественно помогать пленным. Военнопленным и дезертирам, поскольку мой отец был в этой ситуации.

Продолжение рассказа Ольги Свинцовой о ее поездках в Анголу и Афганистан, о попытках спасения советских военнопленных и дезертиров 80-х годов прошлого столетия слушайте в следующей передаче в это же время через неделю.