27.06.2001 Немецкие книги в России
Ну, во-первых, наш рецензент Владимир Анзикеев отсеял заведомую ерунду – массовую литературу невысокого качества. А, во-вторых, попытался найти точки соприкосновения и точки несоприкосновения между немцами и русскими. Картина получилась, между прочим, весьма любопытная.
Русский царь Иван Грозный, например, считал себя в душе германцем: он вёл своё происхождение от Рюрика, брата Прусса, который, в свою очередь, дал (по преданию) название Пруссии. Но Иван Васильевич хотя бы носил бороду – символ православного благочестия. А безбородого Петра Первого сами его подданные окрестили немцем – за его немецкий парик и немецкий кафтан. Впрочем, внешний облик не меняет внутренней сути. Немцы смогли в этом убедиться во время визитов царя Петра в Германию в 1719 году, спустя несколько лет после того, как он прорубил окно в Европу. Пётр Первый остановился на пути из Голландии в доме прусского короля. Его дочь Вильгельмина оставила на этот счёт любопытные воспоминания, впервые опубликованные по-немецки в 1810 году, а по-русски – лишь несколько лет тому назад. Последствия пребывания Петра в приличном прусском семействе были ужасны: в загородном дворце, целиком предоставленном царю и его многочисленной свите, пришлось делать капитальный ремонт: всё было поломано, загажено, испорчено. Царь даже прихватил с собой шкаф красного дерева, особо ему понравившийся. Но самым тяжким испытанием для семейства прусского короля оказались совместные обеды - по причине крайней раздражительности Петра, который легко приходил в ярость даже по самому незначительному поводу. К тому же, как повествует принцесса Вильгельмина, на почве чрезмерного употребления спиртных напитков у Петра случались припадки конвульсий, во время которых он так агрессивно размахивал столовым ножом, что женская половина прусского двора и прислуга в страхе разбегались из столовой залы.
Вполне можно провести определённые параллели с визитом в Германию другой венценосной особы – Бориса Николаевича Ельцина. Хотя вышедшая совсем недавно книга «Эпоха Ельцина» , где описано пребывание первого российского президента в Берлине в 94-м году, и не принадлежит перу немцев (её написали бывшие помощники Ельцина), но всё же имеет самое непосредственное отношение к нашей теме.
Проводы российских войск и сам визит подробно освещало российское телевидение, и телезрители имели возможность, например, наблюдать, как подвыпивший президент лихо дирижировал военным оркестром и заплетающимся языком благодарил канцлера Коля. Всё это стало „карикатурным приложением к историческому событию“, как выразились авторы книги о Ельцине. Они рассказывают о том, как обратились к Ельцину с коллективным письмом, в котором в исключительно мягкой форме высказались о недопустимости подобного поведения первого лица государства (тем более что подобное с президентом случалось не впервые). На следующий день после подачи письма его авторы осторожно поинтересовались у охраны, какова реакция президента на их послание. „Рычит!“ – ответила охрана. Больше всего Ельцин был якобы возмущён не характером упрёков, а тем, что к нему не обратились лично, отдав предпочтение официальной письменной форме. Но причина была проста: помощники (чуть ли не на следующий день, кстати, потерявшие свои посты) прекрасно понимали, что президент их и слушать не станет, а вот письмо прочтёт – хотя бы из любопытства. И может быть, не сразу даст волю своим чувствам, а задумается о существе написанного.
«Нет-нет, русские непредсказуемы: они слишком сильно зависят от своих чувств», – утверждает немецкий учёный и писатель Петер фон дер Остен-Сакен в своей книге „Откровенные слова“, выпущенной петербургским издательством „ВИРД“. Этот взгляд со стороны очень интересен.
«Русский способен быть прилежным, даже очень прилежным, – но при условии, если он этого захочет и если работа ему нравится, – пишет Петер фон дер Остен Сакен. – А то, что работать ему нравится редко – уже другой вопрос, отчасти связанный с общественной структурой государства, в котором он живёт…» Немецкий аристократ, потомок курляндских баронов, оценивает национальные особенности разных народов, с представителями которых ему так и ли иначе приходилось сталкиваться в его богатой приключениями жизни. Он родился после революции в Латвии, которая уже обрела к тому времени государственную независимость. В 1939 году вместе с семьёй репатриировался в Германию. В России ему довелось побывать лишь во время Второй мировой войны в качестве офицера абвера. После войны он жил в ФРГ. Только когда началась перестройка восьмидесятых-девяностых годов, стал приезжать в Латвию, на свою историческую родину. Поездил и по России, причём, был не только в Москве и Петербурге, но и в далёком от столиц Барнауле. В этом сибирском городе живут его родственники. На одной из центральных площадей Барнаула стоит монумент в честь погибших во Второй мировой войне (его автор Виктор фон дер Остен-Сакен – двоюродный брат автора книги). Во время войны «немецкие» и «советские» Остен-Сакены оказались по разную сторону фронта. Советским повезло меньше. Почти все они получили клеймо предателей и были депортированы в Сибирь и Казахстан. Унизительное положение «спецпоселенцев», каторжный труд, голод и полное отсутствие какой-либо надежды на перемены были страшнее фронта. Впрочем, немцы сражались и на фронте. Не успели сослать, например, майора Александра Эмильевича Дулкайта, командира 125-го стрелкового полка Красной Армии, и он стал одним из героев обороны Брестской крепости. О нём Петер фон дер Остен-Сакен тоже рассказывает в своей книге.
А что же больше всего поразило её автора в современной России? Больше всего поразила его социальная инертность значительной части населения страны, которое готово предпочесть диктатуру „сильной личности“ многопартийной системе: настолько сильно разочарование в многочисленных партиях и политиках. Нигде люди не видят защитников своих интересов, поэтому снова надеются на диктатора или на царя – пусть своенравного, зато такого, который приструнит вороватых бояр и наведёт порядок. Впрочем, о «порядке» этом народ имеет весьма смутное представление. Как должна строиться жизнь: по закону, по справедливости, по «понятиям»? Именно в аполитичности русского народа автор книги видит одну из главных причин того, почему большевикам удалось сравнительно легко создать тоталитарный режим. Вопрос о коллективной ответственности русского (или, точнее, советского) народа Петер фон дер Остен-Сакен тактично оставляет открытым, но подчёркивает коллективную ответственность немецкого народа за его тоталитарное прошлое.
Для тех, кому не безразлично ни собственное прошлое, ни судьба народа, для тех, кто хочет понять, что такое активная жизнь индивида в социуме, петербургское издательство „Алетейя“ выпустило книгу Ханны Арендт – одного из ведущих немецких политических историков второй половины 20-го века. Эта книга так и называется: „Vita activa, или О деятельной жизни“.
О Ханне Арендт, родившейся в 1906 году и скончавшейся в 1975-м, в России известно немного. Между тем, на Западе (и не только в Германии) её работы (такие, например, как книга «Истоки тоталитаризма») давно стали классикой.
«Вита актива» впервые вышла в 1958 году в Соединённых Штатах. Она прослеживает всю историю активной созидательной деятельности человека. Различия весьма примечательны. В античные времена, например, труд ради жизненной необходимости считался недостойным свободного человека. Но в тоже время политическая деятельность, созидательная по отношению к государству, считалась наипервейшим долгом. Сегодня мы, по мнению Ханны Арендт, грешим другой крайностью – излишним индивидуализмом, презрением или равнодушием к общему политическому благу. Мы воспринимаем политическую деятельность как тяжёлое бремя или, в лучшем случае, как неизбежное зло, в то время как это – одна из форм самореализации человека.
Впрочем, политическая или социальная активность тоже бывает разного толка. Возьмём, например, милитаристов и пацифистов. Активны и те, и другие. Пацифисты сейчас, к счастью, даже больше, чем милитаристы. Если проиллюстрировать две эти крайности примерами из немецкой литературы, то на ум приходят два писателя, вторившие в двадцатом веке и прославившиеся, прежде всего, своими книгами о Первой мировой войне. Это Эрнст Юнгер и Эрих Мария Ремарк. Любопытно, что именно они оказались сейчас в России самыми издаваемыми немецким авторами.
Эрнст Юнгер, считающийся в Германии признанным классиком, до сих пор был практически не известен российскому читателю. Зато Ремарк в период хрущёвской «оттепели» и после неё уступал по популярности разве что лишь Хемингуэю. Вместе с ним Ремарк стал своего рода демократическим символом «шестидесятников». Один из секретов популярности Ремарка состоял, наверное, в том, что его персонажи удивительнейшим образом походили на его читателей: так же много пили и так же много резонёрствовали. Немцы из романов Ремарка были против войны и вообще аполитичны, что очень импонировало советской интеллигенции. Но романтические шестидесятые ушли в прошлое, и романтик Ремарк уступил пальму первенства трезвому Генриху Бёллю, а затем изысканному интеллектуалу Герману Хессе.
И вот, наконец, на исходе века появились переводы Эрнста Юнгера, у которого в последний год вышли на русском языке сразу три книги. Этот писатель, скончавшийся лишь два года назад, прожил больше ста лет. 78 из них он отдал литературе и до сих пор (в отличие, между прочим, от Ремарка) остаётся в ФРГ одним из самых читаемых немецких авторов.
Юнгер написал очень много, он работал в самых разных жанрах. Поэтому для знакомства с его творчеством вполне можно выбрать не художественную прозу и не философскую публицистику, а, например, „Дневник“, который лейтенант Юнгер, участник Первой мировой войны, вёл во время боевых действий. Это и в самом деле дневник, но дневниковая форма не должна вводить в заблуждение: за ней угадывается совсем иной род произведения, говорящий о чём-то несравненно более существенном, чем индивидуальная судьба фронтового офицера. Это своего рода метафизика войны, постигнутая через посредство личного опыта. Юнгер – романтик, но совершенно иного толка, нежели Ремарк. Он – романтик не чувства, а действия, причём не просто действия, а действия социального. Он поэтизирует самые, казалось бы, непоэтические атрибуты социального бытия, в том числе и войну, ужасы которой так предельно реалистично изображал Ремарк. В отличие от последнего он не задумывается, почему сапожная щётка важнее, чем четыре тома Шопенгауэра, и почему унтер-офицер имеет над недавними выпускниками гимназии, одетыми в военную форму, больше власти, чем родители, школьные наставники и все носители человеческой культуры от Платона до Гёте вместе взятые. Эрнст Юнгер поэтизирует войну, он воспевает её чудовищное обаяние. И вместе с тем он был, возможно, первым, кто описал феномен войны двадцатого века, адекватной формой выражения которой уже является не человек, а техника. Личный героизм уже не нужен, он теряет смысл. С описанием будущего у Юнгера было больше проблем, чем с анализом настоящего. Созданный писателем облик грядущих эпох оказался слишком романтическим – несмотря на то, что в целом картина изображённого им тоталитарного общества была достаточно мрачной. Особенно ярко это проявилось в утопическом романе Юнгера „Гелиополь. Ретроспектива города“, уже издававшемся в России в 1992 году в сборнике „Немецкая антиутопия“ (издательство «Прогресс»), и вот теперь переизданном петербургским издательством „Амфора“. За излишний романтизм Юнгера не жаловали национал-социалисты, за излишнюю жёсткость и воспевание культа силы – демократы. Он не укладывался ни в те, ни в другие рамки.
От немецкой литературы такого рода советского читателя в своё время тщательно оберегали. Теперь она вполне уложилась бы в столь популярную нынче рубрику „Мужское чтение“, если бы не была слишком серьёзна по сравнению с низкопробными и легковесными „боевиками“. Наверное, вряд ли книги Эрнста Юнгера ждёт в России и на Украине широкая читательская аудитория.
Впрочем, вкусы широкой публики непредсказуемы. В период „перестройки“ и „гласности“ в России запоем читали публицистику и философию, но в условиях одичавшего социализма, который почему-то считают рыночной экономикой, большинство читателей быстро разочаровалось и в том, и другом. Атмосфера откровенного цинизма, которой была окрашена в эти годы жизнь страны, пагубно сказалась и на интересе к литературе романтического толка. Романтика во всех её видах оказалась вне читательского спроса. „Триумфальная арка“ Ремарка, которую когда-то было не достать даже на «чёрном» книжном рынке, теперь пылилась на полках книжных магазинов, уценённая до двух рублей. И вдруг в течение всего нескольких месяцев всё изменилось. В 2000-м году московское издательство „Вагриус“ приступило к изданию его собрания сочинений. Издательство „АСТ“ выпустило в серии „Мировая классика“ роман «Три товарища», а затем объявило о выходе в свет сразу двух (!) собраний сочинений Ремарка – в дорогом и в дешёвом варианте.
Причина проста: Ремарка снова начали читать. Причём, предпочтение отдаётся не „Земле обетованной“, впервые опубликованной на русском языке (хотя этот роман, казалось бы, наиболее соотносим с современной российской действительностью: он посвящён теме эмиграции в Америку – „землю обетованную“ для многих бывших и нынешних россиян). Нет, в московском метро, как и в шестидесятые годы, молодёжь читает „Трёх товарищей“.
Из всех книг Ремарка этот роман о потерянном поколении Первой мировой войны оказался самым современным, да ещё настолько, что его даже инсценировал московский театр „Современник“. Спектакль пользуется бешеным успехом у зрительской аудитории, большую часть которой составляет молодёжь. Что же изменилось? Может быть, время циников проходит? „Что горит лучше на костре чувства, чем сухой цинизм – топливо, заготовленное в роковые тяжёлые годы?“ – процитируем мы по этому поводу самого Ремарка. Этому немецкому писателю, к которому в западной части Германии достаточно равнодушны, но который пользуется популярностью в восточной части страны, посвящён даже особый «цитатник», вышедший сейчас в России. Оттуда мы и позаимствовали приведённую выше фразу из романа «Триумфальная арка». Называется этот «цитатник», составленный Ольгой Фадеевой, „Афоризмы Ремарка: опыт сопоставительного словаря немецко-русских вариантов“. «Словарь» этот двуязычен: афоризмы даны в оригинале и в переводе. И что особенно примечательно: выпущена книга в Магадане, в издательстве „Кордак“. Год назад в аналогичном обзоре мы уже рассказывали о сборнике стихов Ремарка, впервые переведённых на русский язык и выпущенных магаданским издательством. И вот последовало продолжение. Добавим ко всему этому, что премия имени Ремарка, которую вручает каждые два года город Оснабрюк – родной город писателя, – присуждена на этот раз белорусской писательнице Светлане Алексиевич, автору таких превосходных документальный книг, как «Цинковые мальчики», «Зачарованные смертью», «Чернобыльская молитва»... В общем, точек соприкосновения между русской литературой (Светлана Алексиевич пишет по-русски) и немецкой (хотя бы в лице Ремарка) много. Больше, чем между читателями этих литератур.
На такой сентенции мы завершим обзор русских переводов немецких книг, подготовленный Владимиром Анзикеевым.