10.04.2001 Россия – Германия – Россия, далее – везде: судьбы русских выпускников Гейдельбергского университета

Здравствуйте, в эфире передача «Бывшее и несбывшееся». В студии – Гасан Гусейнов. На прошлой неделе, в передаче о молодёжных миграциях начала двадцатого речь у нас шла о русских студентах самого старого немецкого университета – Гейдельбергского. Я пообещал тогда, что в сегодняшней передаче поведу речь о более удачливых выпускниках этого ещё и самого русского университета Германии. Таковым он был с 30-х годов 19 века до самого начала первой мировой войны в 1914 году. Из 84-х отправленных в Германию в 1835 году «для», как было сказано, «окончания наук», студентов больше трети попали в этот маленький университетский город на реке Неккар. А к началу 20 века в одном только Гейдельберге училось больше студентов из России, чем было их на всю Европу в середине 19 века.

Две линии поведения, иногда переплетающиеся, отличали русское студенчество за границей: академическое рвение и политико-социальная озабоченность. Первая, академическая линия, ясное дело, известна меньше. Биографии таких выдающихся выпускников гейдельбергского университета, как, например, Миклухо-Маклай, более-менее известны. Между тем, важно, что всё это - не единичные случаи.

Сегодня, как и было обещано, мы расскажем о тех русских студентах Гейдельберга, кому повезло. Каковы составляющие этого везения? Долгая жизнь, неожиданные повороты судьбы, исполнение мечты? Всего понемногу.

Хоть и не все студенты из России были в конце 19 - начале 20 века носителями "тлетворных" идей социального переустройства, по мере нарастания с конца 19 века русского присутствия в университетах тогдашней Германии росло и взаимное раздражение.

Русский поэт-сатирик Саша Черный тоже проучился два семестра в Гейдельберге в 1906-1907 году. Годы относительного благополучия в Германии совпали с тяжелым для России временем после революции 1905 года. Отсюда - такая саркастическая реакция поэта на наблюдаемую действительность. Даже из почти дружелюбных зарисовок Гейдельберга в стихотворениях Саши Черного «Улица в южно-германском городке» тут и там торчат шипы раздражения на, так сказать, мещанский уют старинного городка:

Прекрасные люди! Ни брани, ни давки.
Узнайте: кто герцог и кто маникюр?
А как восхитительны книжные лавки,
Какие гирлянды из книг и гравюр!
В обложках малиновых, желтых, лиловых,
Цветут, как на грядках, в зеркальном окне...
Сильнее колбасных, сильнее фруктовых
Культурное сердце пленяют оне.
Прилично и сдержанно умные таксы
Флиртуют носами у низких витрин,
А Фриды и Францы, и Мины, и Максы
Пленяют друг друга жантильностью мин.
Жара. У «Перкео» открыли окошки.
Отрадно сидеть в холодке и смотреть:
Вон цуг корпорантов. За дрожками дрожки...
Поют и хохочут. Как пьяным не петь!
Свежи и дородны, глупы, как кентавры.
Проехали. Солнце горит на домах.
Зеленые кадки и пыльные лавры
Слились и кружатся в ленивых глазах.

Ресторанчик «Перкео», упомянутый Сашей Черным существует до сих пор. Вот только на одного студента приходится там теперь десяток японских и американских туристов.

Язвительная муза Саши Черного не дала поэту сил продержаться в Гейдельберге дольше двух семестров. Всё-таки атмосфера города определялась консервативными студентами-корпорантами из самой Германии, а отнюдь не революционно настроенными студентами-эмигрантами из России. К мещанским удобствам, к европейской ухоженности тогдашней немецкой жизни посетители с Востока относились тогда, в начале двадцатого века, с не скрываемым презрением. Стихотворения невероятно популярного тогда в России Саши Черного – прекрасный камертон общественных настроений и прежде всего – напряжения, которое не только нарастало и в межгосударственных отношениях, но закрепляло старые стереотипы восприятия русскими немцев силой поэтического медиума.

Размокшие от восклицаний самки,
Облизываясь, пялятся на Рейн:
"ах, волны, ах, туман! ах, берега!
Ах, замки!"
И тянут, как сапожники, рейнвейн.


Мужья в патриотическом азарте
На иностранцев пыжатся окрест
И карандашиками чиркают по карте
Названия особо пышных мест.


Гремит посуда, носятся лакеи.
Сюсюкают глухие старички.
Перегрузившись лососиной, лорелеи
Расстегивают медленно крючки...

Плавучая конюшня раздражает!
Отворотясь, смотрю на берега.
Зелено-желтая вода поет и тает,
И в пене волн танцуют жемчуга.


Ползет туман задумчиво-невинный,
И вдруг в разрыве - кручи буйных скал,
Темнеющих лесов безумные лавины,
Далеких облаков янтарно-светлый вал...

Волна поет ... за новым поворотом
Сбежались виноградники к реке,
На голову скалы взлетевший
Мощным взлетом
Сереет замок-коршун вдалеке.

Кто там живет? пунцовые перины
Отчетливо видны в морской бинокль.
Проветривают ... в кресле - немец длинный
На Рейн, должно быть, смотрит
Сквозь монокль...

Волна поет ... а за спиной крикливо
Шумит упитанный восторженный шаблон.
Ваш Рейн? немецкий Рейн? но разве он из пива,
Но разве из колбас прибрежный смелый склон?


Ваш Рейн? но отчего он так светло прекрасен,
Изменчив и певуч, свободен и тосклив,
Неясен и кипуч, мечтательно-опасен,
И весь - туманный крик, и весь-глухой порыв!

Нет, Рейн не ваш! и вы лишь тли на розе, -
Сосут и говорят: "ах, это наш цветок!"

От ваших плоских слов,
От вашей гадкой прозы
Исчез мой дикий лес, поблек цветной поток ...

Стаканы. смех. Кружась, бегут опушки,
Растут и уплывают города.
Артиллерийский луг. Дымок и грохот пушки ...
Рокочет за кормой вспененная вода.

Гримасы и мечты, сплетаясь, бились в Рейне.
Таинственный туман свил влажную дугу.
Я думал о весне, о женщине, о Гейне
И замок выбирал на берегу.

Саша Черный, конечно, не лез в карман за словом никогда, и не давал спуску и собственному отечеству. Но от такого презрения к чужой бездуховности всё-таки немного воротит и сто лет спустя.

Но были, конечно, и нормальные студенты в Гейдельберге – не только одержимые поджигатели империй, не только прожигатели жизни.

Германских нацистов с отребьем иных времен и стран объединяет пристальное и пристрастное внимание к той большой роли, какую сыграло еврейство в становлении коммунизма. Но вот о том, сколько евреев боролось и трудилось против марксистского политактивизма, антисемитское отребье предпочитает умалчивать. Среди таковых тоже было немало российских студентов гейдельбергского университета. Упомянем хотя бы одного такого бывшего студента - Якова Маршака.

Яков Маршак был родом с Украины. Окончив Технологический факультет в Киеве, он стал министром труда Грузинской демократической республики. В 1921 году, вскоре после вступления Красной армии в Закавказье, Маршак эмигрировал в Германию. В Гейдельбергском университете в 1922 году защитил диссертацию по валютному регулированию. В конце 20-х Яков Маршак работал в Исследовательском центре экономической политики в Берлине. Но с 1933 принужден был бежать и из Германии, жил в Англии и Америке.

Среди учеников Якова Маршака несколько лауреатов нобелевской премии по экономике (Г. Марковиц, Г. Саймон, М. Фридмен, К. Эрроу и др.). Одна страна вырастила Маршака, другая дала ему образование, в третьей он обрёл пристанище и поприще до конца дней.

Саша Черный был для поколения Якова Маршака одним из кумиров. Возможно какое-то предчувствие владело этим поэтом, когда он, уже взяв билет и карауля поезд в зале ожидания, вывел такие строки о Германии и немцах:

Светлый немец
Пьет светлое пиво.
Пей, чтоб тебя разорвало!
А я иноземец,
Сижу тоскливо,
Бледнее мизинца,
И смотрю на лампочки вяло.
Посмотрел журналы:
Портрет кронпринца,
Тупые остроты,
Выставка мопсов в Берлине...
В припадке зевоты
Дрожу в пелерине
И страстно смотрю на часы.
Сорок минут до отхода!
Кусаю усы
И кошусь на соседа-урода, -
Проклятый! пьет пятую кружку!
Шея - как пушка,
Живот- как комод...
О, о, о!
Потерпи, ничего, ничего.
Кельнер, пива!
Где мой карандаш?
Лениво пишу эти кислые строки.
Глажу сонные щеки
И жалею, что я не багаж...
Тридцать минут до отхода!
Тридцать минут...

Так писал Саша Черный, прощаясь с Германией в 1907 году. Два десятилетия спустя евреи оставляли Германию под совсем другую музыку...
Надо сказать, что этот маршрут - "Россия - Германия - Россия - далее - везде" был весьма характерен для студенческих миграций 19 - первой трети 20 века.
Вот - археолог-востоковед Виктор Викторович Голубев. Окончив историко-филологический факультет Петербургского университета, он в 1904 г. получил степень доктора философии в Гейдельбергском университете, где увлёкся историей Дальнего Востока. В 1905 году эмигрировал в Париж, что не помешало ему в 1914, во время первой мировой войны, стать представителем Российского Красного Креста во Франции. После революции Виктор Голубев преподавал некоторое время в Париже, а с 1920 поселился в Ханое, занимался археологической аэрофотосъемкой в Индокитае. Бежавший из России накануне приостановленного позднее краха Российской империи, Виктор Голубев умер в конце второй мировой войны в Ханое, когда страны Юго-Восточной Азии только начинали свою кровавую борьбу за независимость.

Общая канва у биографий удачливых - тех, кто приехал в Германию учиться до первой мировой войны, потом - вернулся ненадолго в Советскую Россию, а в начале 20-х годов ушел от поднявшего над страной топор Сталина. Вот другая такая биография - типичная биография нетипичного человека.

Выдающийся еврейский поэт Саул Черниховский родился в 1873 году в Крыму. Пятнадцатилетним юношей приехал в Одессу. Черниховский получил светское образование, в семье говорили только по-русски, ивриту он научился в семилетнем возрасте, но очень скоро стал писать на этом языке стихи. Попытка Черниховского поступить в университет в России не увенчалась успехом. Как еврей, он не попал в трехпроцентную квоту и тогда в 1899 году поступил на медицинский факультет Гейдельбергского университета. Здесь медицину заслонила немецкая поэзия. Черниховский переводит на иврит Гёте. С дипломом врача Саул Черниховский в 1907 году возвращается в Россию, становится земским врачом – сначала в провинции, потом в Петербурге. Но в 1922 году Черниховский навсегда покинул Россию. Некоторое время он провел в Стамбуле, где безуспешно хлопотал о месте врача в Палестине. Из Стамбула Черниховский перебрался в Берлин. Там он не смог заниматься медициной, так как по тогдашним немецким законам имел право лечить только иностранцев. От нацистского лагеря спасло Черниховского то, что он в 1931 году уехал в Палестину, где и умер в разгар второй мировой войны.

Был ли он счастлив? Сомневаюсь. Но для тех, кто жил в Германии и России в первой половине 20 века это было большой удачей – умереть в преклонные лета и без посторонней помощи.