09.01.2001 Deadline: искусство и смерть

«Память искусства»: Франкфурт подводит итоги столетия
«Дэд-лайн»: выставка посмертных масок в Дюссельдорфе
«Балканский синдром»: древний скифский курган, уникальная находка болгарских археологов, находится под угрозой уничтожения

таковы темы сегодняшней выпуска радиожурнала «Культура».

У микрофона Анастасия Рахманова.
Здравствуйте!

2000 год был годом больших выставок. Вслед за организаторами ярмарки достижений всемирного хозяйства «Экспо-2000» подводить итоги столетия принялись и кураторы художественных музеев. Последней «большой кураторской выставкой» года стало открывшееся в конце декабря во Франкфуртском Ширн-музее шоу под названием «Память искусства». 38 художников в 70-ти работах – от вполне ортодоксальных картин до мультимедиальных инсталляций – попытались проинтерпретировать значение искусства как формы индивидуальной человеческой памяти.

Первое, что бросалось в глаза, это поистине вавилонское смешение художественных языков, стилей, стратегий, материалов и техник – фотографии, инсталляции, анимационные фильмы, скульптуры, экспрессивная живопись и концептуальные таблицы с текстом.

Темы своих работ участники выставки черпали как из бездонной истории катастроф нашего столетия, так и из закромов собственной памяти: от крушения цеппелина «Гинденбург» до преступлений нацизма, от Хиросимы до резни на площади Небесной Свободы, от крушения Советского Союза до падения берлинской стены. Джон Стернфельд выставил серию фотографий американского городка Хэнфорд, где когда-то был построен один из первых атомных реакторов, отравивший всю округу. Сегодня над местом, где стоял реактор, возвышается лицемерный транспарант с призывом беречь природу. Ханс-Петер Фельдман поместил рядом портреты погибших с 67 по 93 годы людей из окружения террористической организации РАФ и государственных спецслужб, боровшихся с Фракцией красной армии: убийцы и убитые, охотники и волки в одном ряду. Захватывает и фоторепортаж Жана и Луизы Вилсон о покинутом здании Штази в Восточном Берлине – работа называется «Штази-сити». Другая супружеская пара – Энн и Патрик Пуарье посвятили свою инсталляцию «Эшенхайшер Ландштрасе 50» истории дома, стоявшему когда-то на указанной улице. На экране демонстрируется фильм, который показывает дом и то, как он сносится, а рядом, среди обломков бетона и кирпича, в прозрачных пластиковых пакетах разложены вещественные доказательства его существования: засохший цветок в горшке, обрывок обоев, детский рисунок.

Из 38 работ, выставленных во Франкфурте, особого упоминания, на мой взгляд, заслуживает инсталляция берлинца Рафаэля Райнсберга. Он выложил на полу своего рода ковёр из обломков табличек с названиями восточно-берлинских улиц – эти таблички в течение последних лет пали жертвами столичной жажды стандартизации и унификации. Райнсберг говорит о своей инсталляции:

-Моя работа называется «ломаный немецкий». Это метафора, которую можно понять на разных уровнях. Во-первых, это действительно поломанные немецкие названия, сложенные в произвольном порядке. Но это и наши ломаные, покорёженные воспоминания – о прошлом, о ГДР, наше ломаное, раздвоенное мировоззрение и мировосприятие. Ещё одна тема моей работы – это ликвидация истории, её упразднение или переработка во вторсырьё. Ликвидировав старые уличные названия, визуально, конечно, можно что-то унифицировать, но это совсем не то же самое что внутреннее объединение.

Человеческая память устроена иначе, чем бумажный или электронный архив, где всё аккуратно разложено по полочкам. Наша память определяется индивидуальностью и часто фиксирует не событие в его совокупности, а какую-то одну деталь. Сходным образом функционирует и искусство: индивидуальное восприятие проектируется на какое-либо событие и явление. Похоже, что каталогизация, архивирование и выставление напоказ индивидуальной эмоциональной памяти становится модой в наше время, которое ещё недавно упрекали в беспамятстве.

Задача маски – скрывать лицо. Всех, кроме одной: посмертной маски. Её задача – открывать то, что, быть может, скрывают другие изображения, будь то портрет, фотография или бюст. Особенно если речь идёт о тех временах, когда фотографии (всё же самого объективного средства изображения) не существовало, а живописные и скульптурные портреты несли сильный отпечаток социальных, историко-культурных и прочих условностей. Несмотря на некоторую мрачность жанра, посмертные маски порою становятся единственной возможностью увидеть личность за портретной личиной, поднять завесу времени над давно ушедшей эпохой.

Несколько сотен посмертных масок 18-19 веков хранятся в Дюссельдорфском музее Гёте. И именно они составили основу открытой на прошлой неделе выставки: гипсовые посмертные изображения поэтов и музыкантов, писателей и художников, мыслителей и политических деятелей эпохи Иоганна Вольфганга фон Гёте – всего 120 масок, сопровождённых жизнеописаниями тех, с чьего лица они когда-то были сняты. Многие из этих людей при жизни были неплохо между собой знакомы. Окажись они во плоти в одном зале, они наверняка не скучали бы: поэты Гёте и Шиллер, Виланд и Гёльдерлин, музыканты Вайсман и Хуммель. Блеск этому собранию могли бы придать веймарский герцог Карл Август и его супруга герцогиня Анна Амалия.

Идея выставки принадлежит Фолькмару Ханзену, директору музея Гёте. Господин Ханзен, что стоит за этой несколько неожиданной концепцией? Только лишь желание показать маски, лежащие иначе мёртвым грузом в запасниках Вашего музея?

-

Я считаю, что маски - самые правдивые и убедительные свидетельства эпохи Гёте. Особенно очевидно это в сравнении с другими документами – картинами, рисунками, бюстами и так далее. Мы, так сказать, можем проконтролировать, насколько реальный человек отличался от своего портретного изображения. Надо сказать, очень существенно отличался.

Картины и скульптуры несут неизгладимый отпечаток 19-го века, с его жеманством, условностью и застывшим помпезным неоклассицизмом. Маски же смотрятся необыкновенно современно – и (вот парадокс!) живо.

Фолькмар Ханзен рассказывает:
-

Сперва гипсовые маски были прерогативой властителей – с них затем делались бюсты. Однако в 18-ом веке, с Лессинга, который стал первым не-дворянином, удостоившимся посмертного изображения, начинается традиция бюргерских посмертных масок.

В эпоху просвещения эта форма прикладного искусства получает необыкновенно широкое распространение, делаются слепки не только лиц, но и кистей рук, ступней ног и прочих частей тела, которые – как полагали их авторы – могли донести важную информацию до следующих поколений. Нередко снятие посмертного слепка с лица или руки включалось специальным пунктом в завещание – в надежде противостоять таким образом небытию и забвению.

Кстати, сам Гёте - посмертная маска которого, наряду со страдальческой посмертной маской Бетховена, относится к числу наиболее знаменитых и растиражированных в сотнях тысячах экземпляров, - сам Гёте при жизни относился к посмертным маскам крайне негативно. Фолькмар Ханзен, директор музея Гёте, комментирует:

-

Да, Гёте в жизни чурался упоминаний о смерти. Что касается посмертных масок, то он называл их «плохими портретами». Но известен и противоположный случай: находясь в Риме, он отправился в монастырь Санто Новрио, чтобы посетить могилу нежно любимого им итальянского драматурга Торквато Тассо. На могиле Тассо стоял бюст, сделанный по посмертной маске Тассо. Гёте был поражён, он писал, что это лицо сказало ему больше, чем тысячи портретов, что это было изображение вдохновенного, нежного, утончённого, погружённого в себя человека. По признанию Гёте, он не мог отделаться от ощущения, что встретился – да, с живым Тассо. Так что, я думаю, пресловутая нелюбовь Гёте к посмертным маскам связана исключительно с его общим страхом перед смертью.

Что же: в чём-то «король поэтов» в своём восприятии смерти был ближе к нашему времени с его отторжением самой мысли о конечности собственного бытия.

И напоследок – что-нибудь повеселее. Хотя совсем уж весёлой эту историю тоже не назовёшь.

Фракийцы – таково название группы индоевропейских племён, далёких предков современных обитателей восточной части Балканского полуострова, прежде всего – румын и болгар. Фракийцы были кочевниками, однако обладали весьма высоко развитой культурой. Искусство фракийцев – как и искусство их родственников скифов – до сих пор поражает первобытным совершенством. Фракийские ювелирные украшения из золота и кости, хранящиеся в музеях Софии, мало чем уступают пресловутому золоту Шлимана, ставшему яблоком раздора между Россией и Германией. Земля Фракии – территории, разделённой между Болгарией, Румынией, Грецией и Турцией – и по сей день щедра на сенсационные археологические находки. Однако находки, подобные той, которая была совершена в северной Болгарии чуть меньше месяца назад – в конце декабря 2000-го года, – по мнению археологов, случаются раз в столетие. Здесь был обнаружен купольный курган 4-го века до нашей эры. Археологическим событием обнаруженный курган является уже в силу своих исключительных размеров: кубическая погребальная камера соединена с помещением с полукруглым купольным потолком, в центре достигающем высоты пяти метров. Это незаурядное строительное достижение, учитывая, что снаружи курган был засыпан трёхметровым слоем земли, делавшим его почти незаметным в холмистой степной местности. Но сенсационность находки состояла в том, что купол и стены кургана оказались покрытыми фресками – это первые живописные свидетельства расцвета фракийской культуры, до сих пор представленной исключительно ювелирными украшениями и мелкой пластикой.

Томас Фран, немецкий журналист, работающий в Болгарии и имевший возможность воочию увидеть это чудо, рассказывает:

-

Настенная роспись изображает сцены охоты – князья, видно, во все времена любили охотиться. Монарх, которого историкам несложно было опознать по особой формы шлему, восседает на золотом коне в окружении свиты. Стилистика изображений напоминает скифские и фракийские золотые украшения, гребни, чеканные пластины, но впервые это предстаёт перед нами в красках.

Однако – увы – не всё гладко и безоблачно в этой восхитительной истории:

-

Открытие произошло как в американском полицейском фильме: Георгий Китов, археолог, ответственный за раскопки в этой области, объезжая вверенную ему территорию, случайно наткнулся на следы свежих раскопок – очевидно, здесь побывали «чёрные археологи», коих в Болгарии было немало во все времена. Степные могильники начали разрываться ещё во времена османского ига, в 18-ом и 19-ом веках.

Словом, Георгий Китов случайно обнаружил дырку в земле. Отверстие вело в глубь холма, который снаружи выглядел лишь как небольшое возвышение. Однако попав внутрь кургана, археолог не поверил своим глазам: стены были покрыты великолепными фресками, поблёскивавшими в полутьме мутным золотом. В центре помещения лежали остатки «погребального снаряжения» умершего фракийского властителя: в частности, разобранное и готовое к дальнейшей транспортировки каменное ложе монарха.

-

Охваченный «праведной паникой», Китов тут же, по мобильному телефону, оповестил о своей находке полицию в соседнем Хасково. Когда он вылез из кургана, рядом с холмом уже стоял джип с двумя людьми, которые хотели непременно попасть внутрь.

Никаких документов у мнимых стражей порядка, разумеется, не было. Археолог Георгий Китов понял, что едва ли ему стоит возлагать особые надежды на стражей порядка и совершил, пожалуй, единственно верный шаг: оповестил о происходящем всех известных ему болгарских и иностранных журналистов. Информация распространилась со скоростью степного пожара, и в последние недели 2000-го года к кургану потянулись вереницы паломников в фото- и видеокамерами.

-

К сожалению, Китов разрешил доступ внутрь кургана такому количеству журналистов, что это привело к полному разрушению особого микроклимата, который сложился в кургане за полторы тысячи лет его существования. А именно этот микроклимат обеспечивал сохранность красочного слоя. Фрески начали, как говорят археологи, «вянуть» - стремительно блёкнуть и местами обсыпаться. Археологи и болгарское министерство культуры соревнуются теперь во взаимных обвинениях в непредусмотрительности и наплевательском отношении к делу.

Министерство культуры Болгарии выделило на восстановление кургана 12 тысяч левов – то есть примерно 12 тысяч марок. Для Болгарии с её плачевным экономическим состоянием сумма немалая, однако для восстановления уникальных микроклиматических условий древнего кургана необходима сумма, равняющаяся примерно годовому бюджету государства.

Эта – как говорят сами болгары, «типично балканская» история могла бы лечь в основу сценария одного из великолепных фильмов Эмира Кустурицы. И всё это было бы, конечно, очень забавно и смешно – когда бы не было так грустно.

Вот и всё на сегодня. Мне остаётся лишь попрощаться с вами. Всего доброго, до встречи!