Юбилей цензуры

80 лет назад, 6-го июня 1922 года, декретом Совнаркома был создан так называемый «Главлит» – советское цензурное ведомство. В разное время оно носило разные названия, но осталось в истории именно под этим сокращением. Разумеется, контролем, запрещением, изъятием всего, что власти считали недозволенным, занималось не только собственно это учреждение. Главную роль играл не Главлит (он был, скорее, практическим исполнителем, рабочим инструментом тотального контроля), а партийно-идеологические инстанции разного уровня и политическая полиция, также называвшаяся по–разному: от ВЧК до КГБ. Но за печатным словом и иными источниками информации внимательно следили также различные министерства, коллегии, комиссии, творческие союзы, наконец, редакторы газет, журналов, издательств, телевидения и радио, директоры художественных музеев, отделы народного образования и так далее, и тому подобное. Так что выделение одной из этих многочисленных цензурных инстанций носит условный характер.

К тому же цензура существовала и до образования Главлита. Не успели большевики захватить власть, как тут же ограничили свободу слова. Уже на первом заседании правительства, всего через два дня после взятия Зимнего, был принят Декрет о печати. Хотя в нём оговаривался его «временный» характер и подчёркивалось, что «стеснение печати допустимо только в пределах абсолютно необходимых», это был чистой воды обман. На основании Декрета о печати с октября семнадцатого по июнь восемнадцатого года были закрыты или доведены до закрытия более 470 оппозиционных газет. Фракция левых эсеров, меньшевики и часть большевиков выступили с резкой критикой «цензурного террора», невиданного не только для Временного правительства, но и для последних десятилетий царской России. Попытка задушить независимую печать была одной из причин демонстративного ухода с постов народных комиссаров Ногина, Рыкова и некоторых других руководителей переворота. Но Ленин оставался твёрд. В обращении к петроградским печатникам говорилось:

«Ни одно воззвание, ни один орган печати не должен выйти в свет без санкции новой власти в лице уполномоченного комиссара».

В 1919 году было создано так называемое Государственное издательство – Госиздат, которому передавались и многие цензурные функции. Даже планы частных издательств, которых тогда ещё существовало немало, утверждались Госиздатом. Но Владимир Ильич всё равно был недоволен: цензура работала плохо. В августе 1921 года он раздражённо пишет в Госиздат, который выпустил книгу Маслова «Крестьянское хозяйство»:

«Насквозь буржуазная, пакостная книжонка… Либо дурак, либо злостный саботажник мог только пропустить эту книгу. Прошу расследовать и назвать мне всех ответственных за редактирование и выпуск этой книги лиц».

Карательный характер цензуры особенно ярко проявился, конечно, позже, в сталинские времена: тогда вместе с «вредными» книгами или, скажем, пьесами, как правило «изымали» и авторов, а любая опечатка квалифицировалась как контрреволюционная вылазка. Но начало этому положил Ленин. По его требованию и был создан Главлит: чтобы сделать идеологический надзор более организованным и централизованным. И жёстким. Ещё одна цифра: в 1938 году были объявлены политически вредными 10 375 706 книг. Можно бесконечно приводить примеры запретов, «вычерков» (так на языке цензоров назывались купюры в тексте), внесённых изменений… Возьмём, например, такую, казалось бы, невинную вещь, как книжки для самых маленьких.

Особенно усердствовала здесь Надежда Константиновна Крупская. Своих детей у неё не было, так она отыгрывалась на чужих. «Совершенно ясно, – писала Крупская в одной из своих статей, – что необходима непримиримая борьба с детскими книжками, проникнутыми чуждой идеологией». Причём, по её мнению, чем лучше написана книга, тем на самом деле хуже:

«Классовый враг использует художественность в своих целях. Художественность не уменьшает, а увеличивает вред такой книги».

И детские библиотеки очищались от «вредных» сказок Пушкина, от «Аленького цветочка» Аксакова и «Конька–горбунка» Ершова, от книг о природе, написанных Пришвиным и Бианки…

Или ещё одна любопытная функция цензуры. Она охраняла не только идеологию, но и верных проводников этой идеологии. В апреле 1966 года тогдашний начальник Главлита с многозначительной фамилией Охотников пишет в докладной записке по поводу памфлета Катаева «Святой колодец», который хотел опубликовать журнал «Новый мир»:

«В представленном редакцией «Нового мира» варианте произведения в одном из самых отвратительных персонажей явно угадывается писатель Сергей Михалков, изображенный в пасквильном духе. Он характеризуется как «шутник, подхалим, блатмейстер, доносчик, лизоблюд, стяжатель–хапуга, чудовищное порождение (…) времени». «Как чудовищно разъелся он на чужих объедках, в какую хитрющую, громадную, сытую, бездарную скотину он превратился...» – говорит автор. Он называет

Михалкова «чернобакалейщиком» и «охотнорядцем», «гонителем всего нового».

Разумеется, Главлит, как скромно добавляет товарищ Охотников, внёс «несколько поправок», касающихся С. Михалкова.

Уберегая от критики «своих», советская цензура пристально следила и за тем, чтобы не слишком хвалили «чужих». В одной из секретных записок в ЦК КПСС начальник Главлита раздражённо отмечает:

«В угоду определённым тенденциям печатаются и рекламируются малозначительные… произведения таких писателей и поэтов, как Булгаков, Мандельштам, Пильняк, Бабель, Белый, Гумилёв, Пастернак».

Хорошенький списочек «малозначительных», не правда ли?

Впрочем, цензурное ведомство занималось не только художественной литературой. Циркуляром Главреперткома от 2 июля 1924 года был запрещён фокстрот, потому что этот танец, как совершенно серьёзно аргументировали запрет цензоры, представляет из себя «салонную имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений». Спустя два года Главлит издал специальный документ, посвящённый уже не только фокстроту, но и танцам вообще. «В каждом отдельном случае, – говорится в этом директивном документе, – вопрос о разрешении танцев должен согласовываться с Гублитами и местными Политпросветорганами».

Тогда же, в двадцатые годы, создаётся специальная цензурная коллегия, составлявшая секретные «Списки граммофонных пластинок, подлежащих изъятию из продажи».

Если кто-то думает, что подобными вещами Главлит занимался только на заре советской власти, то он глубоко ошибается. В 1940 году в Ленинграде были изъяты «идеологически вредные» открытки, представляющие собой репродукции картин известных художников на религиозную тематику, в том числе «произведения старинных мастеров» Рафаэля и Леонардо да Винчи. В 1946 году цензор Солнцева запретила смешной и как будто абсолютно невинный детский диафильм «Галоши и мороженое», так как он, по её убеждению, «является пошлым и безыдейным».

В 1952 году в «Инструкции о порядке цензорского контроля произведений искусства» подробнейшим образом перечислялось всё, что может публично исполняться, демонстрироваться и выпускаться в свет только при условии предварительного разрешения органами цензуры. Исключения особо оговаривались в пункте 23 «Инструкции»:

«Цензорскому контролю не подлежат оформление садов и парков, художественно-бытовые изделия из фарфора, фаянса, глины, ковры, платки, народно–художественное творчество кустарных промыслов».

Книг, пьес, радио- и телепередач, произведений изобразительного искусства, поздравительных открыток, грампластинок, диафильмов, танцев, оперных либретто, концертных репертуаров, плакатов «Мой руки перед едой», альбомов для фотографий, блокнотов, записных книжек и пригласительных билетов советской цензуре было мало. Главлит запрещал публиковать в открытой печати материалы о стихийных бедствиях, сведения о числе зрителей, посмотревших зарубежные художественные фильмы в СССР, материалы о поисках «Янтарной комнаты»…

К счастью, в ноябре 1991 года всё это кончилось: цензура была упразднена (во всяком случае, законодательно, формально). А что сейчас? И что будет завтра? Возможно ли возрождение Главлита? Отвечает Арлен Блюм:

«Цензура по закону в России отсутствует, ликвидирована. Иное дело, что, так или иначе, она проявляется, и делаются попытки ее реанимации, реставрации. Но пока, слава Богу, безуспешные. Сейчас есть процессы, если Вы знаете, связанные с делом Никитина, с делом Пасько во Владивостоке. Это все отрыжки, такие вот рудименты прошлого, когда из военной тайны делалась нечто совершенно невообразимое, вплоть до того, что запрещалось буквально все. Мы сейчас еще чувствуем вот такого рода последствия. Все зависит от изменения социальной и политической ситуации. Если только она изменится в худшую сторону, если восторжествуют какие-то тоталитарные тенденции, что, в общем-то, я не исключаю, то тотчас же возродится в полном объеме Главлит. Ну, он может называться по-другому, конечно же, но функции останутся те же самые. Власть жестко-полицейская и тоталитарная вообще может существовать только в обстановке тайны, секретности. Мы будет надеяться, что это все-таки не состоится».

Ну что ж... Нам тоже остаётся надеяться вместе с Арленом Блюмом – одним из ведущих специалистов по истории советской цензуры. Он, кстати, выпустил несколько книг на эту тему как в России, так и в Германии. Выпустил при поддержке университета в городе Бохуме.