Русские вспоминают Германию
Среди писем, которые получил в последнее время, было и такое письмо радиослушателя из Волгограда Сергея Богданова: «Вы рассказываете в передачах «Читального зала» о книгах, которые выходят в Германии и других странах на немецком языке. И хотя темы многих из этих книг связаны с историей и сегодняшними проблемами России, Украины, бывших соцстран, но всё же хотелось бы услышать о книгах, выходящих на русском языке. Или такие на Западе вообще не печатаются?»
Тут сразу несколько вопросов поставлено. Отвечу по порядку. Ну, во–первых, передача «Читальный зал» и должна (так задумывалась) знакомить вас с книгами, выходящими на Западе (в первую очередь, разумеется, в Германии). Кто же вам расскажет об этих книгах, как не мы? Ну, а что касается московских, петербургских, киевских публикаций, то оставим их российским и украинским коллегам–рецензентам.
Есть, правда, исключения. Где–то примерно раз в полгода мы посвящаем специальные обзорные передачи литературе, переведённой с немецкого языка на русский издательствами России и Украины. Кроме того, я приглашаю в «Читальный зал» гостящих в Германии российских писателей и публицистов, рассказываю о совместных немецко–российских и немецко–украинских проектах (ну, например, о книге по истории советской цензуры, опубликованной в Петербурге при поддержке Бохумского университета).
Теперь к главному вопросу, заданному Сергеем Богдановым: «Печатаются ли вообще на Западе книги на русском языке?» В Германии сейчас – очень редко. Но это, по–моему, нормально. Ведь немецкий книжный рынок ориентирован на немецкого читателя, так же, как, скажем, французский – на французского, а российский – на российского читателя. Сколько в России выходит книг на немецком языке (не считая, конечно, словарей, учебных пособий и тому подобных специализированных изданий)? И всё же время от времени в немецких издательствах публикуются книги на русском языке. Не так давно я рассказывал о так называемом «Вуппертальском проекте», начало которому положил замечательный германист Лев Зиновьевич Копелев, выдавленный в брежневскую эпоху время в эмиграцию. Германия глазами русских, Россия глазами немцев, – такова главная тема статей, эссе, исследований, которые публикуются в рамках этого проекта с 1985–го года. Для него российские германисты Ольга Лебедева и Александр Янушкевич готовили в своё время статью «Жуковский и Германия». В конце концов, статья эта стала одной из глав книги, выпущенной кёльнским издательством «Böhlau». Эта книга называется «Германия в зеркале русской словесной культуры 19–начала 20 века». С этой книгой, опубликованной по–русски, мы вас сегодня и познакомим.
Статья о «германофильстве» Василия Андреевича Жуковского, выдающегося русского поэта–романтика, всё творчество которого, по словам одного из его современников, «воспитано на песнях Германии», открывает книгу Ольги Лебедевой и Александра Янушкевича. Но о «немецком колорите» баллад Жуковского и его переводах и переложениях немецкой поэзии известно достаточно хорошо. Кроме того, всё–таки лучше читать стихи, чем о них рассказывать. Обратимся лучше к эпистолярному жанру, к дневникам и воспоминаниям. Одна из глав книги посвящена мемуарам русских, побывавших в Германии в 1850–1890 годах. Почему выбран именно этот период? Причин несколько. Во–первых, до середины девятнадцатого века русских путешественников в Западной Европе было очень мало и почти все они принадлежали к дворянской элите. Но после смерти Николая Первого и либерализации выездного режима «за границу кинулись все, кто только мог», – писал (весьма благосклонно оценивая это) известный в те времена беллетрист Боборыкин.
Как подчёркивают авторы книги «Германия в зеркале русской словесной культуры», о Германии второй половины 19 века рассказывали в своих воспоминаниях самые разные люди: «и те, кто провёл в ней практически всю сознательную жизнь, как священник русской миссии в Штутгарте отец Иоанн Базаров, и те, кто (…) оставил мемуары только о первом впечатлении от страны, увиденной из окна вагона». Среди приезжавших в Германию были «молодые люди, чьим именам суждена была впоследствии всемирная известность (физиолог Сеченов, математик Софья Ковалевская, художник Шишкин)», и уже знаменитые тогда в Европе русские (Чайковский, актриса Мария Савина).
Больше всего, если брать вторую половину 19 века, осталось воспоминаний о немецких университетских центрах – Гейдельберге, Берлине, Бонне, Фрайбурге и других. «Массовый исход русских студентов в Германию был вызван не только славой этих университетских центров, которые сделали Германию своего рода Меккою для молодых русских учёных», как выражался литератор и публицист Владимир Поссе. В книге Лебедевой и Янушкевича подчёркивается, что одной из причин этого «паломничества» «послужило и временное закрытие Санкт–Петербургского университета осенью 1861 года в результате студенческих волнений, спровоцированных рядом непопулярных правительственных мер». В отличие от этого, немецкое студенчество училось, организовывало свой быт и свои академические товарищества очень свободно. Русский педагог Лев Модзалевский, рассказывая о студенческих объединениях, подчёркивал, что те из них, которые «привержены идее свободного духовного развития личности, есть необходимая предварительная школа для будущих граждан государства». Политическое значение университетских свобод, игравших важную роль для демократизации всей общественной, гражданской жизни Германии, было неоценимо.
Больше всего написано в русской мемуаристике о Гейдельбергском университете. Здесь училось и работало особенно много студентов и учёных из России. В истории русского естествознания даже осталось с тех пор понятие «гейдельбергского кружка», в который входили Менделев и Сеченов, Пирогов и Боткин, химики Бутлеров и Бородин, антрополог Анучин, многие другие светила российской и мировой науки.
В Гейдельберге шестидесятых годов 19–го века среди трёх тысяч студентов насчитывалось пятьсот иностранцев, и русская колония была самой многочисленной. Многие из воспоминаний, которые цитируются в книге «Германия в зеркале русской словесной культуры», описывают быт русских студентов. Одним из русских пансионов и «как бы островком России» в университетском Гейдельберге был «дом Гофмана». Юрист Романович–Славатинский рассказывает в своих мемуарах:
«Карл Иванович Гофман считался приват–доцентом. (…) Его специальность – греческая словесность, для преподавания которой он был приглашён в Московский университет. (…) Гофман был выслан по приказанию императора Николая Первого из Москвы за участие в сборе пожертвований на немецкий флот. (Но) связь Гофмана с Россией и русскими не прервалась, и его дом стал «русской колонией» в Гейдельберге. Длинный стол в столовой Гофмана служил своеобразным сборным пунктом русских, и даже чай за этим столом подавался по–московски, не в чашках, а в стаканах».
Но и в кондитерской фрау Хельверт русские студенты «имели свои две комнаты, служившие и библиотекой, и читальней», а в гостинице «Russischer Hof» («Русский двор») устраивались русские лекции с обсуждением и прениями».
Мемуары, написанные «русскими гейдельбержцами», как правило, уже в зрелом возрасте, полны ностальгии по городу их юности с его романтическим пейзажем, уютом, интенсивной духовной жизнью и студенческой вольницей. Знаменитый физиолог Сеченов писал:
«Нельзя было не полюбить тогдашней Германии с её (в огромном большинстве) простыми, добрыми и чистосердечными обывателями. Тогдашняя Германии представляется мне и теперь в виде исполненного мира и тишины пейзажа, в пору, когда цветут сирень, яблоня и вишня, белея пятнами на зелёном фоне полян, изрезанных аллеями тополей».
Упор на «тогдашней» Германии не случаен. В конце 19–го века ставшая империей Германия превращалась в напыщенную милитаризованную державу, где начинало преобладать прусское презрение к «иноземцам». Русские студенты становились уже редкостью в немецких университетах. Однако, как подчёркивают в своей книге Ольга Лебедева и Александр Янушкевич, традиция обучения русских студентов в Германии прекратилась не только из–за милитаризации Германии: «свою роль здесь сыграли и наметившийся распад традиционного русско–германского политического союза, и нарастание в России социал–демократического движения». Думается, что была и ещё одна важная причина: рост великодержавного шовинизма и в России. Националистические настроения были сильны и в так называемых «образованных» кругах. Посылать своих детей учиться за границу считалось уже непатриотичным. Дело доходило порой до анекдотов: всё немецкое априори воспринималось с негативным оттенком – даже тогда, когда никаких поводов для этого не было. Лебедева и Янушкевич приводят, например, такую цитату из воспоминаний публициста Поссе, опубликованных уже в начале двадцатого века:
«Я решил забраться на охотничью вышку, поставленную на одной из окружающих Йену гор, и полюбоваться оттуда широкою далью с холмами и долинами, среди которых белеют хорошенькие деревушки, с обычными остроконечными кирхами посередине. Смотришь туда с высоты – и думается, что невесть как уютно и весело живётся в этих приветливых немецких домиках. А небось как спустишься вниз, присмотришься ближе, то и там за горечью и злобой почти не увидишь ни радости, ни любви».
Итак, в отношениях России и Германии наступило охлаждение. Авторы книги «Германия в зеркале русской словесной культуры» совершенно справедливо говорят о «взаимной национальной нетерпимости» и о «немотивированных» обобщениях, предубеждениях и стереотипах в воспоминаниях некоторых русских мемуаристов – вроде выражения «устойчивый немецкий шовинизм» у того же Поссе. А некая российская дама (её имя кануло в историю), посетившая Берлин в 1888 году, категорично заявляла:
«Немцы никогда не могут судить объективно и с чисто художественной точки зрения. На их отзывы всегда влияют национальная ненависть и предубеждение. Когда (…) Чайковский захотел исполнить в Берлине свою чудную увертюру «Двенадцатая ночь», то при первых звуках «Марсельезы» масса публики покинула зал! Немцы и в области искусства не могут забыть о политике».
Скорее всего, замечают Лебедева и Янушкевич в своей книге, «это описание политической демонстрации во время симфонического концерта является придворной сплетней, ничего общего не имевшей с действительностью. Иначе трудно предположить, почему Пётр Ильич Чайковский, оставивший полное описание своего турне по Германии, не упомянул ни одним словом об этом факте». Вообще говоря, мемуары Чайковского, как и записки знаменитой актрисы Марии Савиной, побывавшей в Германии на гастролях, – совершенно особый случай. Они стоят особняком и в книге «Германия в зеркале российской словесной культуры».
«Автобиографическое описание путешествия за границу в 1888 году» Петра Ильича Чайковского – крайне любопытное свидетельство сложных отношений немцев с русскими в конце 19–го века. С одной стороны, Чайковский воссоздаёт атмосферу предубеждения, недоверия и даже неприязни, которая воплощается более всего в штампах массового сознания:
«Я ехал в Лейпциг – город, прославленный своим ярым консерватизмом вообще и музыкальным русофобством в особенности, – как в стан неприятелей. (…) Конечно, в этом ощущении было (…) колоссальное преувеличение, ибо (…) немцы вообще и лейпцигцы в частности вовсе не так чудовищно нас ненавидят, как многие думают».
Чайковский был приятно удивлён. Личные контакты с немецкими музыкантами, в том числе и с теми, кто не разделял его музыкальных пристрастий, больше, чем что–либо другое, показывали несостоятельность предубеждений в отношении немцев. Нечто подобное испытала и замечательная актриса Мария Савина, исполнявшая главные роли в пьесах Гоголя, Островского, Тургенева. В марте 1899–го года она приехала в Берлин на гастроли вместе с русской театральной труппой. «Дневник Савиной, в которой описаны девять дней её пребывания в немецкой столице, воссоздаёт всю гамму переживаний: от страха перед «холодным», скупым на аплодисменты зрителем до восторженной любви к этому зрителю, высоко оценившему искусство актрисы.
Успех гастролей, – рассказывают Лебедева и Янушкевич, – представлялся сомнительным с самого начала: берлинские агенты предупреждали Савину, что аренда театра имени Лессинга (на его сцене проходили спектакли) очень дорога и что артистический успех отнюдь не гарантирует материального, так как трудно рассчитывать, что немцы особенно заинтересуются русскими спектаклями».
Но первое впечатление от Берлина и театра («вокруг чужие, незнакомые люди») быстро переломил неслыханный успех первого же спектакля. Гастроли Савиной прошли триумфально. Актриса пишет о том, как берлинцы принимали последний спектакль труппы:
«Сегодня в театре овации начались с первого же антракта, продолжались весь вечер, и вообще было что–то невообразимое: и подносили цветы, и осыпали цветами… Милый Берлин! Я всегда его любила, а теперь он стал мне ещё более близким, родным…»
С удовольствием бы снова и снова цитировал бы не только воспоминания замечательной актрисы, но и другие мемуары, о которых идёт речь в книге Ольги Лебедевой и Александра Янушкевича «Германия в зеркале русской словесной культуры 19–начала 20 века», которая, напомню, вышла на русском языке в кёльнском издательстве «Böhlau». Но времени уже не осталось. Или, скажем так: почти не осталось. Хватит ещё на одну цитату:
«Немецкий характер – совершенный антипод русского, и потому русский человек никогда не сделается немцем, хотя бы он всю жизнь провёл между немцами. Но зато, позаимствовав много хорошего от немца и утратив многие из своих национальных недостатков, он делается не космополитом, но вполне порядочным человеком: без славянской распущенности, но и без немецкой угловатости».
Этим утверждением протоирея Иоанна Базарова, священника русской православной миссии в Штутгарте и духовника королевы Вюртембергской Ольги Николаевны, утверждением, об истинности которого можно судить по–разному, я и завершу сегодняшнюю передачу.