Кирилл Туровский
11 мая по новому стилю Русская Православная Церковь чтит память Кирилла Туровского, выдающегося книжника и гимнографа 12 века. Его сравнивали со знаменитым византийским церковным витией Иоанном Златоустом. Древнее житие так и говорит, что святитель Кирилл является «русским Златоустом, златословесным учителем, светлым учением Благоразумия своего просветившим русские концы».
Кирилл жил в сложную эпоху. К середине 12 века Киев практически утратил своё политическое значение. Процесс феодализации великокняжеской власти подходил к своему завершению. Русь окончательно распалась на отдельные княжества, число которых постоянно увеличивалось. Всё более затяжной характер принимали княжеские усобицы, ослаблявшие и разъединявшие силы народа перед лицом возраставшей угрозы иноземного нашествия. Попытки Андрея Боголюбского возродить традиции политики Владимира Мономаха оказались неудачными: в 1174 году он был убит боярами-заговорщиками. Роль Кирилла в этих событиях установить трудно. Известно, что Кирилл «Андрею же Боголюбскому князю многи послания написа», эти письма, однако, не сохранились.
Согласно проложному сказанию о Кирилле, был он сыном богатых родителей, но не возлюбил тленной славы мира сего и постригся в монахи. В обители усердно «работал на Бога», удручая своё тело постом и бдением. «Посем, стремясь к большему подвигу, Кирилл вошёл в столп и затворился в нём. Здесь он пребывал некоторое время, отдаваясь посту, молитве, изложению божественных писаний. И славен сделался он во всей стране той, а потому, умоленный от князя и народа, возведён был на епископский престол и посвящён митрополитом Киевским во епископа города Турова, что близ Киева».
Кирилл был плодовитым писателем, оставив после себя «множайшие» сочинения. Многие из них, однако, были утрачены. До наших дней сохранились 9 слов, произнесённые им на различные праздники в храме; 3 наставления инокам; более 20 молитв и канон молебный.
Мировоззрение Кирилла тесно связано с рационалистическими идеями Климента Смолятича и афоно-печерским мистицизмом. В период своего «столпничества» Кирилл полагал, что мирянин не наследует «царства», поскольку он отягощён страстями и весь запятнан грехами. «Нет места чистого в нём, всё скверна», – писал Кирилл. Поэтому душа мирянина не может смириться с Богом, живя по собственной воле. По мнению Кирилла, есть только один путь спасения – это «ангельское житие», монашество. Называя мир «разумным Египтом», Кирилл сравнивает удаление из него в монастырь с исходом евреев из Египта, а их избавление от рабства фараону – с избавлением от рабства «мысленному фараону», то есть дьяволу.
Инок, по мнению Кирилла, должен ясно отдавать себе отчёт в том, ради чего он «отбегает» мира. Однако, какие бы мотивы ни привели человека в монастырь, от него требуется одно – покорение и смиренномудрие. «Точью до монастыря имей свою волю, по въсприятьи же образа всего себе повьрзи в покорение, ни мала своевольства утаи в сердци твоем, да не умрешь душею», – писал Кирилл. Эти рассуждения Кирилла явно перекликаются с богословскими взглядами Феодосия Печерского.
В «столпнических» воззрениях будущего туровского епископа, однако, обнаруживается один любопытный аспект. Из противопоставления мирян инокам Кирилл делает заключение о мнимости вочеловечения Христа. По его мнению, не мог принять образ человека тот, кто сам пожелал спасти человечество от скверны плотского существования. «Аще бо и нарицаеться Христос человеком, то не образом, но притчею: ни единого бо подобья имееть человек Божия», – утверждал Кирилл, будучи уверенным, что «прилагать» тело к бесплотному Богу – это ересь.
Скорее всего, здесь Кирилл под ересью подразумевал распространённое среди книжников софийского направления арианское восприятие Христа как совершенного человека. Парадоксальным образом, однако, Кирилл и сам далёк от официальной церковной доктрины. Православное богословие вовсе не отрицало вочеловечения Христа. Согласно каноническому решению, сформулированному Отцами Церкви в эпоху патристики, Христа следует признавать в качестве «единаго Сына, истиннаго Бога нашего, иже нас ради и нашего ради спасения плоти нам подобне приобщився и крови и в себе наше восприим смешение, един от двою бысть супротивных: Бог, той же сый человек, един Христос, един Сын, той же горе от Отца безматерен и доле от матери безотчен, той же, а не другый, едино лице, едина ипостась». Кирилл же объявляет вочеловечивание Христа ересью, отрицая какое бы то ни было подобие Христа человеку. Это, по Кириллу, «притча», иносказание. Следовательно, делает он вывод, человеческое чуждо Божественному, а мирское – церковному.
Примечательно, что именно это «аполинариево безумство» резко осудил в своё время Климент Смолятич. Кирилл, однако, стремясь в своём рвении «замкнуть уста» арианствующим книжникам и не задумываясь о догматической строгости, абсолютизирует антиномию божественного и человеческого, подчёркивая непознаваемость Творца. Главную «вину» Ария он усматривает в том, что он о Христе «от своего ума, а не от святых книг извещал еси», что он провозглашал то, что «сердце умысли, а не еже Бог пророком и апостолом о своемь Сыну въписати повеле». Критике арианства Кирилл посвятил одно из своих Слов, в котором борьбу никейских Отцов Церкви с учением александрийского пресвитера Ария он сравнивает с грандиозной баталией. Поэтому они, по мнению Кирилла, заслуживают тех же почестей, каких удостаиваются великие полководцы.
В монастырский период для Кирилла вообще не существовала проблема постижения Божественной истины. Она, по его мнению, дана изначально в откровении, изложена в Священном Писании. К Священному Писанию Кирилл подходил исключительно с позиций афоно-печерского мистицизма, считая недопустимым исследование и логический анализ библейских текстов. Умонастроения Кирилла в период «столпничества» определяет не разум, а вера.
Пастырская деятельность Кирилла после избрания его епископом смягчает его прежний аскетизм. Теперь он занимается поиском моральных критериев жизнедеятельности человека. Подобные идеи высказывал и Владимир Мономах, пытавшийся определить общезначимый идеал мирской личности. Однако если князь исходил при этом из личного опыта, из практики, то Кирилл никогда не выходил за рамки Священного Писания. Он так и не смог до конца довериться разуму и поэтому всегда искал опору для собственных мыслей в евангельских заповедях.
Кирилл полагал, что всё необходимое для себя человек может получить из «святых книг». Однако божественные «словеса» не всегда явны, поэтому иногда довольно трудно обнаружить в них жизненно важное содержание. «Того ради, – призывает Кирилл, – молю вы, потщитеся прилежно почитати святыя книги». Библия, считал Кирилл, – источник истинного знания. Поскольку же это знание дано в форме иносказаний, «притч», необходимо прибегнуть к разуму, к услугам ассоциативного мышления. Вслед за Климентом Смолятичем туровский епископ обращается к аллегории, начинает широко использовать метод символического параллелизма, аналогии, стремясь таким образом преодолеть мистико-аскетическое неприятие мирских ценностей.
Всё это свидетельствует о коренном изменении прежних представлений Кирилла о соотношении божественного и человеческого. Ведь сохранение пропасти между мирским и «ангельским» приводило к тому, что Христос низводился до уровня монастырского Бога, а это означало сужение идеи Божества, ограничение Его силы и мудрости. Мир и человечество лишались небесного покровительства и оставались предоставленными своей участи. Теперь Кирилл считает, что приятие мира не противоречит Божественному замыслу. Само вочеловечение Бога – это акт Божественного служения человечеству. Пришествие Христа должно было избавить человека от «духовного недуга», даровать ему истину. Это вовсе не значит, что Христос прямо возвещает о ней и тем самым освобождает людей от свободного выбора между добром и злом. Христос лишь открывает путь к истине, но не отнимает свободы воли.
Кирилл был уверен, что ум нуждается в строгом контроле, иначе он легко забывает о «разуме истиньном», то есть о Боге. Поэтому человек должен уравновесить собственный разум богооткровенной истиной церкви, верой. Для познания Бога, однако, ни разума, ни веры самих по себе недостаточно. Поэтому Кирилл объединяет их, сохраняя приоритет за верой. Вера должна предшествовать разуму. Вера удерживает разум в границах богооткровенной нормы, преобразует его в духе евангельского смирения и послушания. Таким образом, философский принцип Кирилла «познавай, веруя» упрочивал идею оправдания вероисповедных формул средствами логики, то есть рационального мышления. Рационализируя богословие, Кирилл, как и Климент Смолятич, стремился защитить разум, отстоять его право на постижение истины. Тем самым, оба они дали толчок развитию на Руси рационалистической традиции, которую позднее продолжало московское иосифлянство и которая совпадает с исканиями западноевропейских схоластов.
Схоластическая методология зародилась в Византии. Суть её заключалась в попытке логического синтеза античной философии и христианского вероучения. Такую попытку предпринял в своих трактатах, например, Иоанн Дамаскин. Однако в Византии схоластическая мысль не получила церковной поддержки и была осуждена как ересь. Зато условия на католическом Западе способствовали её развитию.
Возникновение схоластики было обусловлено стремлением церкви поставить разум на службу вере, превратить философию в средство логического укрепления богословия. Вера не только задавала тон, но и заранее определяла конечный ответ, к которому должны были привести усилия разума. Победа схоластов на Западе знаменовала одновременно и победу философии, утверждая разум в качестве полноправного союзника веры. То же самое можно сказать и о раннесхоластической мысли Киевской Руси. Предпринятая Кириллом Туровским попытка теологизации рационализма позволила отчасти легализовать разум в системе печерского богословия, придать мирской мудрости статус богоугодного знания. И в этом немалая заслуга книжника-«златословьца» Кирилла Туровского.